— Наоко, проснись.
Этот голос унимает вихрь, и листья, все как один, опадают на землю. Я моргаю и открываю глаза. Надо мной склонилась мама. Ее рука касается моего плеча, чтобы стряхнуть с меня сонный туман.
— Окаасан?
— Ш-ш-ш, иди за мной, — шепчет она, поднимается и тихонько выходит.
Я встаю, моргаю и пытаюсь прогнать сон, следуя за ней на цыпочках. Мы направляемся к заднему входу в дом.
Выйдя из дома, я широко распахиваю глаза, чтобы привыкнуть к полумраку. Сонное оранжевое солнце только начало выглядывать из-за густого ночного покрывала, еще не решаясь сбросить его, может, даже сердясь на то, что его так рано разбудили.
— Идем, — окаасан тянет меня за рукав, и мы идем по садовой дорожке, прочь от дома.
— В чем дело? — от прохладного воздуха я покрылась мурашками.
Мама останавливается возле деревянной скамьи, которая смотрит на запад. Я сажусь рядом с ней, чувствуя серьезность момента. Она готова ответить на мою просьбу?
Ее обведенные темными кругами глаза пристально вглядываются в мои.
— Наоко, это хорошо, что Сатоши знает о твоем американце и проявляет понимание и сострадание. В подтверждение этого он освобождает нашу семью от обвинений. Это и тебе тоже дает выбор. Перед тобой лежат два пути, но у тебя есть только одна возможность выбрать, по которому из них ты пойдешь, — она берет мою руку в свои. — Но выбрав, ты уже не сможешь вернуться. Ты меня поняла?
Я киваю, стараясь понять, но все еще в смятении.
Ее губы складываются в тихую улыбку.
— Доченька, раз уж ты представила нам американского военного как своего жениха и отказываешься даже подумать о браке с Сатоши, что было бы для тебя хорошей партией, твой отец подозревает, что ты беременна.
— Что? Почему вы подумали... — и тут в моей груди поселяется холод. Кико. — Это Кико вам сказала?
Взмахом руки она останавливает слова, которые вертятся у меня на языке.
— Просто я знаю свою дочь и вижу, как изменился ее аппетит и как ее тошнит по утрам, я давно это подозревала, — ее рука сжимает мою. — Так скажи мне, цветок все еще на ветке? Или беременность, о которой говорила Кико, все же возможна? Сейчас, прошу тебя, найди в себе храбрость и ответь честно.
Я не хочу признаваться в том, что уже разделила брачное ложе с мужчиной, поэтому опускаю голову и униженно отвожу взгляд. Мое молчание становится красноречивым ответом.
И снова ее тонкие пальцы, оплетавшие мою руку, сжимаются.
— Твой отец не признает Хаджиме, с ребенком или без него, доченька. И Сатоши не сможет принять тебя своей женой, если в твоем чреве будет зреть плод семени другого мужчины. Есть одна акушерка, с которой может связаться бабушка. Она сможет осмотреть тебя и подтвердить, что у тебя все чисто, либо вычистить, если это не так, и сделать это тихо.
Я поднимаю на нее глаза, чтобы убедиться, что я правильно понимаю ее слова.
— Окаасан, нет...
Ее глаза смягчаются.
— Сатоши по-прежнему хочет этого брака, если ты на него согласна, Наоко, как и твой отец. Он все еще возможен. Ты это понимаешь?
— Я понимаю, что мне надо выбрать из двух зол, — у меня опускаются плечи, и я приникаю к матери. Ее рука пробегает по моим волосам, от макушки до самых кончиков медленными, успокаивающими движениями.
Солнце одолело свою дремоту и уже вовсю потягивалось, рассылая длинные пальцы света по серовато-голубому небу.