Временный паралич должен действовать по крайней мере еще пятнадцать минут, что для моего друга, Уолтера Хэндрикса, покажется годами. Дыра К, внутри которой он сейчас оказался, не из приятных. Лично я никогда не понимал, зачем гнаться за искусственным кайфом и почему люди готовы принимать ветеринарные препараты только для того, чтобы испытать мечтательные галлюцинации.
Решив позволить Уолтеру продолжать паниковать еще немного, пока кетамин делает свое дело, я возвращаю свое внимание к пианино. Я продолжал играть, даже отвернувшись, но, как сказал бы мой покойный преподаватель музыки: — Если вы не поглощены музыкой, которую играете, как вы можете ожидать, что кто-то другой будет поглощен?
Я практически чувствую, как его трость бьет по моим рукам, и слабые шрамы на моих руках свидетельствуют о его превосходном преподавании. Прошли годы с тех пор, как мой учитель фортепиано ударил меня по костяшкам пальцев, но я все еще чувствую кровь, которая стекала с моей кожи на инструмент.
Несмотря на жестокую боль, мне нравилось играть с кровью на пальцах. Это делало скольжение по клавишам более плавным. Это было правильное ощущение.
Когда я снова сосредоточился, я заметил, что следующие несколько частей не подходят. Я поднимаю взгляд на ноты, выставленные на музыкальной стойке, и нахмуриваю брови. Полностью остановившись, я вынимаю карандаш из-за уха и стираю несколько нот.
Я смотрю на пустые строки и шевелю пальцами на клавишах, спрашивая себя, как звучала музыка в моем сознании, когда я забрал Уолтера из бара?
Ночь была теплой на моей коже, и я чувствовал резкий запах сигарет, доносившийся изнутри дешевого бара. Мое сердце билось ровно, когда я смотрел, как он выходит через заднюю дверь, его черный костюм помялся от дневной носки и дешевого материала, из которого он был сделан.
Я могу распознать некачественный костюм за милю, но люди, которыми он окружает себя в этом сомнительном баре, наверняка считают его дорогим. Эта мысль заставляет меня насмехаться.
Западный Тринити Фоллс не узнал бы дизайнерский костюм, если бы тот отрастил руки и ударил их по лицу. Боже, одна мысль о том, чтобы побывать в этом городе, заставляет меня чувствовать себя грязным.
Я не всегда жду в тени, когда делаю это. Иногда я захожу внутрь заведения, где находится моя ночная цель, и занимаю место. Может быть, за столиком, молча наблюдая за ними, или, когда у меня будет настроение, я заговорю их прямо в моей паутине.
Однако на этот раз я ждал в темноте, во мраке этого мерзкого переулка, ожидая идеального момента. Хочу, чтобы музыка, льющаяся из инструмента, передавала это. Я хочу, чтобы она рассказывала историю без слов, медленное, лирическое движение, контрастирующее с первой формой, которую я создал несколькими днями ранее, произведение, позволяющее мне показать красоту моей игры.
Эта форма, Caccia, — охота. В ней нужно изобразить хищника, преследующего свою жертву. Незнающая жертва просто идет к своей машине, не чувствуя опасности. Вначале ноты звучат медленно, мягко, а теперь мне нужно, чтобы они стали тяжелее.
Я хочу, чтобы клавиши воспевали воспоминания о моей руке в кожаной перчатке, обхватывающей его, хочу услышать в нотах, как он боролся со мной перед тем, как я проткнул его кожу иглой. Как его тело ослабло под действием наркотика и обмякло в моих руках. Как легко было схватить его, как приятно чувствовать себя настолько талантливым в том, что я делаю.
Я хочу чувствовать это.
Хочу переживать эти моменты каждый раз, когда выбираю концерт Уолтера из своей коллекции. Я бы позволил текучим звукам вернуть меня в те моменты, чтобы я мог испытать его мучения снова и снова. Мне нужно почувствовать, как он скользит по моим испорченным венам.
Пока я не сделаю все правильно, я не встану с этой скамьи. Я требую от себя только совершенства. Разочарование грызет меня.
— Твой отец уже закончил бы.
Какой-то голос, который я презираю, говорит внутри меня, и я крепче сжимаю карандаш в кулаке, чувствуя, как слабый материал прогибается в моей хватке. Мой отец, хочу сказать я, никогда не смог бы совершить что-то настолько впечатляющее. Он убивал женщин, потому что ему так хотелось, брал в качестве жетонов клочья их волос и не имел никакого творческого видения.
Он был ниже меня. Ничтожество по сравнению со мной.
Я — художник.
Все, кем он хотел бы быть, но не имел навыков, чтобы достичь этого.