– Нет…
– Я все-таки попробую, – шепчет он у моих губ, а потом медленно целует.
Так нежно и почти невинно, будто это не более чем прикосновение, невесомое. Но я всхлипываю и цепляюсь за шею Бродяги, потому что не могу устоять на ногах. Он наклоняет мою голову в другую сторону и целует снова. Так легко, так же невинно, а внутри меня все сжимается от боли в сердце.
Артем медленно проводит ладонями по моим плечам, лопаткам, пояснице и обхватывает за талию, приподнимая над полом, я раздвигаю губы, позволяя зайти дальше, и он принимает приглашение со всем безумием, на которое, кажется, способен. Его язык тут же касается моего. Становится невыносимо жарко, и когда мой кардиган соскальзывает с плеч, я позволяю ему упасть на пол, чтобы хоть немного остудить кожу. Артем разворачивается, сажает меня на стол и снова впивается в губы, с такой силой, будто хочет этот момент не просто запомнить, а выжечь шрамами на наших губах. Одна его рука ложится на мою щеку, вторая на талию. Он притягивает меня к себе, наши животы соприкасаются, и дышать больше не получается. Мы настолько близко, что не остается пространства для вдохов. Не хочу уходить отсюда никогда. Это самое яркое, самое сильное, что случалось со мной в жизни, лучше уже точно не будет, но стоит ли того свобода Бродяги? Могу ли я быть эгоисткой сегодня, завтра, до конца жизни?
Он ничего мне не обещал.
– Пообещай, что сейчас будешь думать только обо мне. Я хочу поверить, что сегодня ты в меня влюблен, – шепчу Артему на ухо, пока он целует мою шею и ключицы.
Платье в кои-то веки не закрывает меня до самого горла.
– Если я скажу, что ни о ком не думаю, кроме тебя, с мая, ты мне поверишь?
– Мы встретились в июне. – Силой отрываю от себя Бродягу, чтобы посмотреть ему в глаза.
– Ты приходила к отцу в институт в мае. И потом подавала документы, а я в тот день таскал в приемной комиссии парты. И потом была вечеринка… Приглашение на нее было ценой за конкурс Антона.
– Что? Ты ничего за это не получил? – Мои пальцы натыкаются на тетрадь, лежащую за моей спиной.
– Ты шутишь? Я получил тебя. Ненадолго, но…
– А как же слухи и… – Мне просто нужно знать, что я все правильно поняла.
– Я так передаю справки. Куда проще притворяться, что они все со мной флиртуют, чем объяснять, почему я вдруг общаюсь со студентками. Освобождения девушкам почему-то нужны чаще, чем парням. Коридор у учительской вообще давно стал переговорным пунктом, там камер нет. Зато парням чаще нужны контрольные и…
– Замолчи. – Я притягиваю к себе Бродягу и сама целую, теперь моя очередь оставлять на нем памятные шрамы.
Он ни о ком не будет думать. Он будет сейчас со мной. И это все, что мне нужно. Я эгоистка, и мне плевать, но, если я не запомню этот день, мне не с чем будет дальше жить…
Стягиваю с Бродяги толстовку, чтобы тоже поцеловать его шею, и он бормочет на это: «Не перегибай, я не железный». Как будто мне это интересно. Как будто я железная. Тело почти болит, требуя большего, и внизу живота ощущается ноющая жажда. Кровь бежит так по-новому быстро, гудит в венах. И если я не разберусь с этим сегодня – буду всю жизнь жалеть.
– Не прекращай меня целовать… что бы ни случилось, – прошу его, помня, как он сам сказал мне те же слова.
– Что ты задумала?
– Это в последний раз, верно?
Пытаюсь поцеловать Артема снова, но он качает головой.
– Нет. Я так не поступлю.
– Но я хочу…