— Это ты, Бирессиа не понимаешь. Не понимаешь, что во многом наша судьба здесь. Ты так же беспечна, как мой брат. Зачем ты вызвалась меня сопровождать? Разве для одних игр?
— Не надо так говорить, Коралисс, — амфитрита подошла ближе и приложила палец к его губам. — Я хотела, чтобы тебе было хорошо. Чтобы не было одиноко. И еще… ведь я люблю тебя. А ты стал совсем другим.
— Я такой же, как всегда. Только я тоже хочу. Хочу, чтобы всем было хорошо. Чтобы ни мои, ни твои дети, и никто более из нашего морского народа не был более пищей Аасфиру, — он поцеловал ее палец и, выронив ивовый прутик, встал.
— Да, ты с детства думал обо всех нас. Я помню, зачем мы здесь, — Бирессиа смущенно оглянулась на выступы рифов, где, подставляя гибкие тела солнцу, плавали ее подруги. — Но зачем снова пытать богов? Ведь мэги рано или поздно отправится туда. Уже не от нас зависит, чем закончится ее встреча с чудовищем. Не от нас, Коралисс. Просто смирись. Даже Эриса не властна над будущим — хитрая Рая и Звезды держат эти нити, а мы, как вода, можем лишь сердиться или радоваться случившемуся.
— Не совсем так, Бисс, — он положил руку на ее маленькое плечо и тоже повернулся к морю, любуясь блеском утреннего солнца в волнах. — От того, что думаем и делаем мы, тоже зависит, каким будет узор из той пряжи. Я должен последовать за мэги Пэй — Эриса дала мне знак.
— Ты врешь. Ты сам этого хочешь. Очень, очень хочешь! — в глазах Бирессии появились иглы страха, она тут же вспомнила знаки на воде, которые чертила вечером сама, проклятые знаки, сплетавшиеся в слова любви, будто два истомленных тела — Коралисса и земной девы. — Днем и ночью ты думаешь только о ней! Только она тебе нужна на этом берегу! Из-за нее мы здесь! Коралисс! — амфитрита прижалась к нему, гладя перепончатой ладонью его живот. — Поверь мне. Пожалуйста, поверь. Она занята одной собой. Она Леоса, нашего милого доброго Леоса, оставила умирать на камнях. Она не знает, что такое тепло и любовь. От нее всем достается только беда.
— Зря ты так, Бирессиа. Астра поможет нам. Ведь ты сама читала слова пророчества. Если хочешь играть, то пойдем, — амфитрион взял ее ладонь и потянул к морю.
— Нет уж, теперь мое время быть в печали. Веселись сам! — она вырвалась и, шлепая пятками по мокрому песку, отбежала в сторону. Опустившись, на камни, серые, будто акульи плавники, прижавшись подбородком к коленям, амфитрита смотрела вдаль. Где-то там далеко на юго-западе, было теплое море, коралловые сады и островки золотистого песка, здесь же — только холод, боль и обида.
Протяжная нота, извлеченная из раковины ихтионита, разнеслась над волнами, поднялась высоко и пошла озорным переливом, таким не похожим на песни морских людей, потом вдруг прервалась хрипом — музыкант снова настойчиво старался подчинить незнакомый инструмент.
— Леос, иди сюда, Леос! — повернувшись, позвала Бирессиа. — Ну, иди, я же знаю, где ты.
Бард сбежал по тропинке, петлявшей между скал. Заметив в его руках раковину ихтионита, Бирессиа снисходительно улыбнулась.
— Учишься играть? — она кивнула на извитой перламутровый панцирь. — Очень неплохо для человека, который пробует это только второй день. Садись-ка рядом со мной.
Он опустился на камни, бережно положив рядом непослушный инструмент. Под ребрами, там, где прежде сочилась кровью жуткая рана, кольнуло глубоко и заныло, но эта боль была вполне выносима, будто мутная память, пришедшая из другой жизни. Бард мог ходить, даже бегать, все еще удивляясь лекарскому волшебству амфитритов. Море плескалось у его ног, щекотно облизывая пятки, от солнечных отблесков, метавшихся в воде, день казался прекрасным.
— Сегодня покину вас. Только не сердись, Бирессиа, — Леос прислонился к ней, с блаженством ощущая ее прохладное гладкое тело. — Теперь я совсем здоров. Словно родился снова. Знаю, знаю, что всем обязан тебе, — он обнял ее, задержав дыхание и взгляд на ее красивом лице с маленьким носом, по-детски пухлыми приоткрывшимися губами. — Я всегда буду помнить тебя. Как только увижу море, мне будут видеться твои глаза. Как услышу, журчание воды, мне будет чудиться твой ласковый голос. Цветы и небо мне будут напоминать о тебе всякий раз. И все песни, которые я сложу, — в них будешь ты.
— Я тоже буду вспоминать о тебе. Буду часто вспоминать твои слова. Только зачем ты уходишь? Не надо, — она взяла его ладонь, большую, теплую, как южное солнце, и положила себе на грудь. — Не уходи. Тебе будет хорошо со мной. Клянусь, бард, лучше, чем с любой из земных женщин.