Она только хрюкнула тут же хватаясь за рот, и вставив вперед палец, показывая мимо меня, проворковала, срывающимся голосом:
– Там, куда малышке Поллинарии ходу нет, – она была так довольна и так пьяна, что я только скрипнула зубами на полное имя, не став спорить, а она продолжила, восторженно рассказывать, – я же говорила как-то, что хочу в Сочи побывать… там такие арбузы… и на трассе за них можно так много заломить…
– Как ты там оказалась-то? – тут же пожалела, что спросила, уже мысленно представив ответ.
– На КАМАЗе. С пацанами.
Широко распахнутыми глазами, я смотрела на неё, пытаясь понять, шутит ли она, но та забравшись в скинутый рюкзак, достала маленький арбузик и перочинный ножик. Сестра подмигнула мне, и принялась нарезать арбуз, пока мама продолжала перечислять на фоне все то, что собирается с ней сделать за угон фуры и продажу краденых арбузов. Это была её самая громкая выходка, но вряд ли она будет о ней жалеть
Это был её последний бунт. Той же осенью её отправили в какой-то закрытый колледж в Европе, и вернулась она уже почти другим человеком. Никаких выходок, только строгость и желание подчинять. Она только много курила, и порой в её глазах плясали чертята.
Она бы поддержала меня, буду она здесь и видя братьев своими глазами. Она бы поняла, что все, что им приписывают, чушь полная. Только вот, она далеко, и упертая, как стадо овец. Карина будет до последнего убеждать меня в своей правоте.
Обняв себя за плечи, подумала, о том, правда ли ей помогают сигареты? Мне помогала только охота, хорошая драка и чувство висящей на волоске жизни. В такие моменты забываешь обо всех своих проблемах, и остается только дело и желание жить.
Мотель остался далеко позади, на темных улицах было пусто. Редкий гул моторов, единственный звук, разбивавший тишину. Дома, я любила такие прогулки, и старалась почаще выбираться из четырех стен. В груди заворочалась грусть. Хотелось обернуться в поисках Светы, что всегда плелась позади, бурча о том, что от холода у неё секутся волосы, и завтра нужно вставать на охоту. Она была той еще старушкой, по которой, я не скрывая, скучала. Как и по всей своей жизни.
Мимо, громко смеясь прошлась одинокая парочка, окутывая все стойким запахом дешёвого спиртного. Вспомнилось, как мы сами, юные и не очень, возвращались с попоек. Ноги заплетались, и цеплялись за трещины в асфальте, пока мы громко распевали заевшую в голове песенку. По щеке скользнула слеза. Я тут же её стерла, поражаясь свей сентиментальности.
Этого делать не стоило по многим причинам, но за последнее время, было нарушено столько правил, что было уже плевать. Мне нужна была поддержка. Настоящая. Пальцы сами набрали нужный номер, и наплевав на разницу в часовых поясах, принялась слушать гудки.
– Боже, какая ж фигня могла случиться, что ты мне позвонила? Что смайлика уже мало? Между прочим, я за тебя переживаю. Недавно был тот самый день, а ты не отзвонилась! Я была на грани того, чтобы взять долбаный билет, и начать разыскивать твой напыщенный зад в шелковых труселях!
От знакомого потока ругательств стало легче. Повеяло чем-то родным, до боли близким. Я громко выдохнула, продолжая слушать все, что обо мне думала Света. Она была красноречива, но и её поток слов постепенно сходил на нет.
– Со мной все в порядке, – пожала плечами, поздно вспомнив, что она не увидит этого.
– Не ври. Колись давай, – мы обе знала, зачем был нужен этот звонок, и в груди стало легко, от того, что не нужно было перед ней увиливать и притворяться кем-то.
И я рассказала всё. До последней детали и того чувства в груди, от которого было тошно. Света не перебивала, только слушала. Я чувствовала, как та закатывает глаза, и поджимает недовольно губы. Мы делили с ней все в жизни. Радость и слезы. Именно она всегда была поблизости, когда, казалось, что моя жизнь рушиться.