— Хорошо, я поняла, — серьёзно проговорила Гермиона, собирая всю свою волю в кулак.
Пальцы Драко вновь скользнули к её вискам, они грели своими прикосновениями, окутывая её голову магией. Но в этот раз Гермиона не смела отвлекаться. Она думала лишь о своём дыхании.
Глубокий вдох и медленный выдох.
Концентрировалась на них, чтобы всё получилось. И она медленно, в этот раз тягуче плавно провалилась в воспоминание.
Вот только совсем не в то, какое она задумывала.
Мрамор.
Он был повсюду. Сжимался и разжимался вокруг неё, словно раздумывая, загнать ли в клетку заблудшую пташку, пока картинка фокусировалась перед глазами. И как только Гермиона опустила взгляд, ей тут же стало плохо. Она сжала грудь ладонями, давя в себе душераздирающий крик, подкравшийся к горлу.
Потому что она узнавала этот пол. И огромную люстру, и эти стены, а затем, когда воспоминание наконец полностью выстроилось, она увидела себя. Более румяную и не такую тощую, несмотря на то, что несколько месяцев прожила в палатке. Живую, но вместе с тем — абсолютно мёртвую.
— Нет… нет, — хрипло проговорила Грейнджер, невольно отступая на шаг назад.
Голос надорвался. Жалко и так беспомощно.
Как сейчас она помнила почти зеркальный пол, пробирающий тело своими ледяными прикосновениями. Но даже они тогда не могли загасить пламя, что бушевало внутри. И та Гермиона сгорала в мучительной агонии, переставая слышать собственные крики после очередного выкрикнутого Беллатрисой проклятия.
Она думала о друзьях, запертых в подвале, и где-то глубоко внутри себя молилась, чтобы им удалось сбежать. Что её мучения дадут им достаточно форы. Радовалась, что всё-таки стёрла память родителям и её смерть не станет семейной трагедией. Что бесконечный траур не завладеет их жизнями.
А ещё она боялась. Боялась, что если Беллатриса доберётся и до них, то они будут испытывать те же мучения. Или хуже.
Руки хаотично дёргались, пытаясь зацепиться пальцами хоть за что-то, найти хоть какую-то опору, чтобы позволить Гермионе окончательно не свихнуться от боли, но лишь продолжали проскальзывать по чёртовому белому мрамору.
Размазывали по нему кровь. Грязную кровь.
Сердце стучало как ненормальное. Гермиона не могла на это смотреть. Просто не могла переживать это снова. Всё, чего она желала, — забыть произошедшее навсегда.
Не видеть, не слышать, не чувствовать.
Будто этого и не было. Будто не страшно.
Она сжимала и разжимала вспотевшие ладони в кулаки. Пыталась держаться, как просил Драко, но у неё ни черта не получалось.
И когда собственный вопль вновь достиг ушных перепонок, она резко выдохнула, начиная трястись.
— Давай вместе, — услышала она тихий шёпот у своего уха. А сразу после Драко обнял её, стоя позади и крепко прижимая к своей груди. — Давай, Гермиона! Вдох и выдох.
Его голос был настойчивым и мягким одновременно.
Видеть, как Беллатриса восседала сверху её копии и уродовала кинжалом плоть, было невыносимо. И Гермиона закрыла глаза, концентрируясь на голосе Малфоя. На его тёплых объятиях и запахе, что просочился даже сквозь воспоминание.
Кедр. Апельсин. Герань.
— Ты справишься, я знаю, — успокаивающе проговорил Малфой, свободной рукой заботливо гладя её по волосам. — Нужно пережить это, слышишь? Я рядом. Всё получится.
Когда пульс перестал набатом бить по ушам и, несмотря на весь ужас происходящего, начал приходить в норму, Гермиона наконец вновь посмотрела на Лестрейндж. Та крепко держала её за волосы, не разрывая со своей жертвой зрительного контакта, чтобы пытать легилименцией.
Пальцы Гермионы невольно сжались на предплечье Драко, и он тут же скользнул ладонью дальше, беря её за руку и прижимая ещё крепче к себе. Если это вообще было возможно.
Грейнджер схватилась за неё, словно утопающий за спасательный круг, и старалась быть в этот момент собой — просто наблюдателем со стороны, который пытается перебороть свой страх. А не той девушкой, что корчилась в мучениях от нескончаемых пыток, переживая всё снова и снова.
Окажись Гермиона на её месте сейчас — она бы не кричала.