Иногда я задумываюсь сдать Драко на лечение, но тогда я раскрою себя и нас упекут не в Азкабан, а в какую-нибудь психушку. И еще непонятно, что из этого хуже. Будто мы и так не цеплялись за остатки здравого смысла в попытках жить нормальной жизнью.
Я достал три пакетика из внутреннего кармана мантии и шлёпнул ими по протянутой ладони.
— На здоровье, — бросил я и пулей вылетел из купе.
Я ужасный друг. Отвратительный сын. И хреновый парень.
Ненавижу то, чем занимаюсь. Самое хреновое, что у каждого моего клиента есть тот, кому он дорог. Тот, кто обливается слезами, глядя на происходящее. И даже разовое употребление дозы на какой-то вечеринке может выйти боком, потому что датур вызывает сильнейшее сексуальное желание. Скольких девушек оттрахали из-за того, что я продал им пару пакетиков? Что, если кто-то втюхает датур моей Дафне?
Когда думаю об этом, хочется кожу с себя содрать. Успокаивает лишь то, что если не я, то продал бы кто-то другой. Ничего бы ведь не изменилось, да?
В вагоне было на удивление пусто. За окном мелькали дубовые леса, освещённые полуденным солнцем. Как бы я хотел сейчас сойти с поезда и вдохнуть этот аромат свободы. Отбросить все разрушающие, прожигающие изнутри мысли и просто, блять, жить. Радоваться рассвету, с умиротворением слушать шум дождя. Не оглядываться по сторонам, продавая очередной билет в один конец, в страхе, что кто-то станет свидетелем сделки. Сколько ещё продлится это сумасшествие?
Через застекленные купе я видел радостные лица волшебников и чувствовал себя белой вороной. Потому что не хочу здесь быть. Не хочу сидеть на занятиях или греться у камина в общей гостиной. Не хочу играть в алкогольные игры после матча по квиддичу. Я тут лишний. Сорняк в поле ромашек.
В конце следующего вагона я заметил Аббот с пергаментами в руках. Она заглядывала в каждое купе, что-то ежесекундно помечая пером. На её лице застыла натянутая улыбка, словно уголки губ привязали к ушам. Мерзкое зрелище. Типичный Пуффендуй.
— Эй, Аббот, — я окликнул её, как только она захлопнула дверь очередного купе. — Ты ведь в курсе, что тебе необязательно улыбаться каждому ученику? Скулы не сводит?
Я растянул губы в самодовольной ухмылке. Препираться с пуффендуйцами скучнее, чем с гриффиндорцами, но тоже сойдет. Что угодно, но не думать о друге, который сейчас нюхал датур.
— Если не помогаешь, то хотя бы не мешайся, — огрызнулась она, но тень улыбки осталась на лице. Видимо, мышцы лица всё же свело.
— А где же умница Грейнджер? Я горю желанием получить от неё и свою порцию пергаментов.
— Я уже почти закончила, — пробурчала она, отводя взгляд. — Отдыхай, Забини.
Аббот демонстративно отвернулась и открыла следующее купе, начиная спрашивать имена сидящих там первокурсников и как-то слишком нервно ставить галочки, словно эти пергаменты виноваты во всех её невзгодах.
Я прищурился, пытаясь понять, с чего она так завелась. Оперся на дверцу следующего купе плечом и скрестил руки на груди, не давая ей пройти дальше.
— Чего тебе надо? — вздохнула она, всплеснув руками. Мазнула по моему лицу недовольным взглядом и уставилась в пергаменты, создавая видимость чертовской занятости. Но от меня не так просто отделаться.
— Где Грейнджер?
Она чуть вздрогнула, но продолжила просматривать записи.
— Я тоже главный староста, — никогда не думал, что стану давить на кого-то этим паршивым положением. — У меня к ней дело, — спокойно продолжил я. — Ты же понимаешь, что я найду её рано или поздно. Хотелось бы рано.
— Мерлин, — она опять вздохнула и потёрла нос тыльной стороной ладони. — Гермиона плохо себя чувствует, последнее, что ей сейчас нужно, — это ты и твои шуточки.
Даже обидно. Чем этой блондиночке не угодили мои шутки? Я присвистнул. Однако если Грейнджер отлынивает от обязанностей старосты, то, скорее всего, она сейчас при смерти. Или…
— Так слухи — правда?