Я резко вдыхаю, когда моя дверь со скрипом открывается.
Вот они. Они найдут меня.
Дверь шкафа заглушает звук шагов. Я втягиваю свое тело в себя, пытаясь исчезнуть в самом маленьком уголке шкафа. Коробки и вешалки с одеждой скрывают меня.
Я не Кэтнисс Эвердин. Я притворяюсь, прячусь, страх заставляет меня свернуться в клубок ничтожества. Дверцы моего шкафа открываются, и кислота подбирается к моему горлу от этого шума. Я не решаюсь сглотнуть, боясь, что незнакомец услышит меня.
Некоторые вешалки гремят, и мои туфли толкаются. Я сдерживаю желание вздохнуть, когда что-то ударяется о коробку передо мной. Так же быстро, как появился неизвестный, он закрывает дверь шкафа.
— Его дочери здесь нет. Может быть, она с другим членом семьи? Или мы должны проверить все комнаты?
Я закрываю рот рукой, чтобы не вырвался ни один звук. Слезы брызжут на мои пальцы, но я молчу.
— Olvídalo.(прим. пер Забудь об этом.) Мы справились с работой. Эль Хефе будет гордиться нами, и после этого он должен будет повысить нас в должности.
— Эдуардо был занозой в его заднице в течение многих лет.
Я борюсь со всем, что во мне есть, чтобы не закричать и не выдать себя. Кэтнисс не плакала бы. Она бы вышла из шкафа и что-то сделала. Что угодно.
Я слабая, жалкая трусиха, которая едва переводит дыхание, борясь с желанием вырвать.
Где-то внизу хлопает дверь.
Мама и папа придут за мной. Они в порядке. Может быть, немного ранены, но они придут.
Проходят минуты, а я не слышу никаких звуков в доме. По моему лицу текут слезы, я молюсь, чтобы папа нашел меня и отнес в постель.
Несколько часов я не двигаюсь, боясь выйти на улицу. Мои глаза привыкают к темноте, я раскачиваюсь взад-вперед, чтобы успокоиться.
В конце концов, я выползаю из своего укрытия, мой желудок опускается, когда я открываю дверь шкафа. Я останавливаюсь, прислушиваясь, не знает ли кто, что я здесь. Проходит несколько минут, прежде чем я решаю, что можно двигаться дальше.
Сделав глубокий вдох, я открываю дверь своей спальни. Она скрипит, как в одном из эпизодов «Скуби-Ду». Мое сердцебиение ускоряется, когда я испускаю дрожащий вздох.
Я ненавижу темноту. Мой дом кажется жутким, свет выключен, а тени задерживаются в самых черных углах. Кожу на шее покалывает. Мои ноги несут меня вниз по лестнице, я сжимаю в руках фонарик, отчаяние дает мне силы идти дальше.
— Mami? Papi?(прим. пер Мамочка? Папочка?)
Тишина. Полная тишина и темнота заставляют пульсировать жилы на моей шее. Я борюсь с желанием взбежать по лестнице и спрятаться под одеялом. Кэтнисс была бы храброй в темноте — сильной и ничего не боялась.
Я спотыкаюсь обо что-то, преграждающее мне путь на кухню. Моя голова падает сама по себе.
— Нет! Нет, нет, нет, нет.
Фонарик с грохотом падает у моих ног и укатывается в сторону. Мои ноги подкашиваются, когда я падаю на пол, мои пальцы цепляются за мамину руку, холодную в моей, и я чувствую себя не в своей тарелке.
Слезы заливают мои глаза, стекают по щекам и падают на нее. Я переползаю через ее тело и притягиваю ее к себе.
— Mami! ¡Despiértate!(прим. пер Мамочка! Просыпайся!) — дрожащими пальцами я убираю ее волосы с лица, мое сердце сжимается при виде ее пустых глаз, смотрящих на меня.
Холодные, безжизненные глаза без каких-либо признаков ее тепла.
— Mami, ¿qué pasa? Regresa a mi.(прим. пер Мамочка, что случилось? Вернись ко мне.) — Мои руки становятся скользкими, когда я отпускаю ее руку. Я проверяю свои пальцы, но из-за недостатка света трудно понять, что сделало их мокрыми. Слезы портят мне зрение, когда я двигаюсь к фонарику. Свет падает на моего отца, лежащего рядом с мамой, за ним тянется кровавый след.
Всхлип вырывается наружу, когда я подползаю к папе, обнимаю его и прижимаю ухо к его груди, надеясь, что он еще жив. Я могу позвать врача или бабушка, чтобы они помогли мне.
— Por favor, Papi, no me abandones.(прим. пер Пожалуйста, папочка, не бросай меня.)