— Весь подъезд на уши поднимете. Спит же наверно, — пожимает плечами девочка, — только ключи потом верните, тут и мои тоже, — и оставляет меня наедине с дверью.
Бросаю задумчивый взгляд на закрывшуюся за девушкой дверь. Хороша, все-таки. Чуть бы постарше, и я бы ее себе забрал. По моему дому рассекала бы в своей майке растянутой. А лучше в моей. У меня жилы тянет от желания углубить знакомство с этой мелочью.
Так, стоп! Ещё не хватало! Уже раз обжегся — не стоит опять на те же грабли.
Не успеваю вставить ключ в замок, как дверь в квартиру ба сама распахивается.
— И кто у нас тут шкребется среди ночи? — ворчит при виде меня. — Как-никак блудный сын?
— И тебе привет, опытная интриганка, — рокочу я, злясь, что заставляет меня волноваться. — Ты своего добилась: вот он я — собственной персоной!
— Так вы ж не удосужитесь, бесстыжие, старушку навестить, пока помирать не начну! — ворчит, и жестом приглашает меня в квартиру.
— Вера Петровна, я ведь работаю, а не херней маюсь, — следую за ней по коридору.
— Совести хватает выражаться при старухе, которая тебя воспитала?
— Вот только к ночи как освободился, приехал, — игнорирую замечание, но базар начинаю фильтровать. — Оно тебе надо — ночные посиделки? Да и мне спать охота хоть иногда, — повышаю голос, потому что ба свернула в свою комнату, очевидно, чтобы халат накинуть.
Торможу в кухне, невольно по сторонам оглядываясь. Тут все так же, как и двадцать лет назад. Ни в какую на нормальный ремонт не соглашается, диктаторша. Память, видите ли! Благо хоть уговорил окна и двери поменять, да технику на не такую допотопную, — и на том спасибо. И-то, уж какими трудами мне давалась каждая отвоёванная единица техники, про ремонт вообще молчу. Как сапожник без сапог, ей богу! У меня строительная компания со штатом под тыщу человек, а я тут ей раз в пару лет и исключительно с ее одобрения собственноручно старенькие обои переклеиваю.
— Ты работаешь, а братец твой бездельник где шастает? — едва появившись на пороге продолжает свой допрос Вера Петровна. — Хоть бы уже остепенились оба!
— Кстати об этом. Соседка у тебя — загляденье. Откуда такая красота? — срывается вопрос, прежде чем успеваю его оценить. — Кравцы квартиру продали?
— Да как же продали? Загляденье, как ты выразился, это ж Олесенька.
— Какая еще?.. — хмурюсь.
— Так дочка же Кравцовых. Неужто не помнишь? Ты вроде с ее отцом — Толиком дружил, он тебя ещё на стройку пристроил. А, да и когда ж у нас соседи снизу горели, ты ж девчушку спас из огня. Забыл?
— Такое забудешь, — в некоторой растерянности от услышанного бормочу я, и устало опускаюсь на стул.
В воспоминания как ржавый нож врезается не только ребёнок в саже, но и разбитые коленки, и слёзы ручьём у подъезда из-за упавшего мороженного. Точно. Я же эту малявку на руках носил. Такая плакса была. Олеся…
Вот же, западло! А я ведь и правда за малым девчонку чуть в коридоре не оприходовал! А она оказывается дочь давнего кореша. Ещё и двенадцать лет между нами!
С трудом сдерживаюсь от жеста «рука-лицо», а внутри так свербит неприятно, будто мне и без бабушкиных откровений было непонятно, что девочка эта юная явно не для меня. Позорище, Яр! Как низко ты пал, если на малолеток заглядываться начал.
— Одна осталась красота наша, — продолжает бабушка, благо, не оценив моих терзаний. — Толик уже сколько лет как пропал. А Нина запила с того. И вот с полгода как померла от белой горячки. Благо хоть дочку до восемнадцати дорастила, чтобы ее в приют не забрали…
Толику я многим был обязан. Он не раз меня прикрывал перед старшеками, когда я по неопытности косячил. Потом правда разошлись наши дорожки. И я даже предпринял попытку его найти, когда узнал, что он пропал. В наших кругах ходили слухи, что Толик дорогу перешёл кому не надо, вот его и прикопали в карьере.