— У нас же перерыв в отношениях, — напоминает он как ни в чем не бывало, контролируя себя. — Что я, по-твоему, должен сделать? Набить им всем морды за женщину, которая теперь не считает нужным даже предупреждать меня о своем уходе?
— Не начинай, — Лилианна закатывает глаза.
— Я не начинаю, дорогая, — Альзур откашливается. — Я объясняю тебе суть проблемы. Ты всю их жизнь старалась быть с ними, так скажем, на одной волне. Забывала о субординации, бросала их… К чему теперь ждать какого-то уважения?
— Самого младшего из них я укачивала на руках и стирала блевотину, когда он переедал. Представь, что я теперь должна чувствовать. Это же почти как…
— Успокойся, Лилианна. Ты им не мать, они тебе не сыновья, так что я не вижу проблемы.
По лицу видно, что растеряна. Альзур почти торжествует про себя, захлопывая тетрадь, затем поднимается из-за стола, оставив попытки оттереть оставшийся после маленького взрыва след. Убрать бы осколки, но этим можно заняться позже. Он в фазе амнистии — на особенном этапе, который наступает, когда Лилианна возвращается из своих странствий. Ему хочется простить её, хоть он сам не совсем осознает, за что. За то, что покинула его, не попрощавшись? Пустяки. За то, что ворвалась к нему без приветствия, без прежних поцелуев, объятий и жаркого секса на столе для алхимических работ? Он переживет и такое досадное упущение. За то, что кто-то из юных ведьмачат засунул руку ей под юбку или ухватил за грудь?
Альзур думает, что её возмущение по большей части — вещь напускная. Не так уж она и недовольна, если присмотреться. Думает, небось, что это сможет растопить его сердце. И думает правильно.
— Я рад, что ты вернулась живой и здоровой, — говорит он, улыбаясь уголками губ. — А с детишками разберусь, не переживай.
Детишками Альзур зовет их по привычке и только в их отсутствие. Шутка ли, назвать Арнагада дитем, когда он еще в четырнадцать вымахал так, что стал выглядеть на все двадцать. К тому же, с ним сработала любимая альзурова аксиома — есть примерно семьдесят процентов вероятности, что ребенок с совсем недетскими мускулами станет главным задирой.
— Не слишком усердствуй, — просит она, не отвечая на его улыбку. — Я могу и проглотить это, если… если тебе совсем все равно.
«Совсем все равно» — значит, если он действительно более не рассматривает их двоих как пару в романтическом значении этого слова. Альзур за годы в совершенстве выучил Лилианнин язык.
— Прости меня, — вздыхает он.
— За что? — удивляется она.
— За некоторые вещи, которые были здесь сказаны.
— Это ничего, — Альзур, однако, слышит в её голосе неловкость. — Мы все иногда… ошибаемся, верно?
Он рассеянно кивает, хочет вернуться за стол, но Лилианна делает несколько шажков вперёд и прижимается всем телом со спины. Пахнет дорожной пылью. Этот запах мешается с витающей в воздухе легкой гарью после неудачного эксперимента. Фаза амнистии еще действует, и Альзур ловко сгребает её в охапку — на пару секунд, лишь для того, чтобы расшнуровать и расстегнуть верхние причудливые одежки, притащенные из другой реальности. Болотно-зеленые. Неужто изменила своему любимому изумрудному? Эта мысль пульсирует где-то на задворках сознания, пока он раздевает её.
— Быстрее, — просит она, уже строже и увереннее.
Альзур слушается. Он не беспокоится по поводу того, что она устала, может быть, хочет лечь в кровать или поваляться в кадке с горячей водой. Захотела бы — сделала. А она желает другого — не то очиститься после выходок молодых ведьмаков, не то удовлетворить свою похоть. Сам он больше и не пытается напоминать ей про перерыв.
— Что он… сделал?.. — спрашивает Альзур с судорожным вдохом. На Лилианне ничего, кроме бледно-лиловых чулок и аккуратных сапожек, она на коленях и его член у неё во рту. Крайне неподходящее время для вопросов, но ведь интересно же.