Понесло его на задний двор, где под козырьком, со стороны школьного стадиона, было удачное местечко, поскольку окна, выходившие на него, давно заколотили — там располагался бассейн. Да еще и старая пристройка хозяйственного назначения скрывала козырек от посторонних глаз. Излюбленное место юных курильщиков. Конечно, о том, что там курят пацаны, было прекрасно известно. Но сторожу лень было лишний раз гонять. Потому там детишки и торчали по два, по три.
Кирилл сел на ступеньку под крылечком, достал пачку, зажигалку и затянулся сигаретой. Она бесила его. Его, конечно, многое бесило. Джордан, собаки, омлет, бабушка… Но француженка — особенно. Своими бесконечными придирками, правильностью, брючными костюмами и даже голосом — негромким, но таким… черррт! Сексуальным!
С первого дня, как она появилась в школе… Конечно, разглядывать ее фигуру было основным его занятием на французском. Но одно другому не мешало. Неудовлетворительных оценок у него все прибавлялось. Желания вообще учить французский становилось все меньше.
Когда через двадцать минут раздался звонок на перемену, у крыльца появился Дрон. Он покрутил пальцем у виска и спросил:
— Совсем больной? Ты куда удрал? Дописал бы, сдал, может, она б оттаяла.
— Да ну ее на хрен, дура! Если чувства юмора нет, то и мозгов нет. И это я вполсилы!
— Угу, хохмил бы на полную катушку, она была бы твоя, — засмеялся Дрон. — Как и двенадцать итоговой.
— Ну… если все решает постель…
— Ну да… Зоя Говнадьевна как-то на романтический лад не настраивала.
Кирилл зло рассмеялся и снова затянулся. В голове его роились странные мысли. Странные, поскольку даже их возникновение его удивляло. Он поднял глаза на Дрона и зловещим шепотом проговорил:
— А спорим, по крайней мере, десять итоговой у меня будет?
— Только итоговой?
— Если будет итоговой, то и за год будет. Она ж малая еще.
— И что?
— Ведет себя, будто у нее недотрах.
— Кирюх, ты чего?
— Да ничего. Ну так спорим, десять? Месяца не пройдет — буду в любимчиках!
Дрон громко заржал и протянул руку:
— Ну ты больной! Спорим, конечно! Мачо!
Руки скрепили. Разбить было некому. Да и перемена закончилась.
2. Прошу прощения за опоздание. Вересов. Вы позволите?
«В столице — восемнадцать часов!» — радостно возвестило радио.
Потрясающе! Максим Олегович потянулся к магнитоле и зло выключил ее. Он терпеть не мог опаздывать. Тем более, на собрание в школе Кирилла. Тем более, к новой учительнице. Он сердился, барабанил пальцами по коже руля, дергал душивший ворот и продвигался по улице со скоростью полкузова в пять минут. Черт!
Весь день наперекосяк. Впрочем, этого и следовало ожидать. Все стало ясно около полудня. После трехчасового слушания по делу Борисоглебского судья объявила перерыв на полчаса, после которого адвокат госпожи Мазур-Борисоглебской неожиданно соизволила заявить очередное ходатайство. Гори оно синим пламенем! В этом деле их накопилось уже столько, что если сдать в пункт приема макулатуры, смело бы хватило на пятитомник Булгакова. Но не горят, как известно, не только рукописи, но и гребаные ходатайства. В результате Макс мысленно выругался, а судья назначила новую дату.