Северус бросает взгляд на стеллаж.
— Полки темно-ореховые, Гермиона, — замечает он.
— Я их тоже покрашу в цвет арахисовой пасты, он светлее, будет визуальное расширение пространства, — без запинки произносит она. — Но у меня не получается смешать цвета, как следует! Получается холодный оттенок, мне нужен теплее!
С каждой последующей фразой голос ее становится все выше и звонче, а это означает только одно: слез не миновать. Северус вздыхает и подходит к Гермионе, присаживаясь к ней на корточки.
— Давай пойдем спать, здесь сильно пахнет краской. С утра вместе продолжим, — предлагает Северус.
Гермиона вздергивает подбородок и хмурит брови.
— Но я хочу сейчас, — настаивает она. — Этот цвет… Он… — захлебывается она словами. — Это важно, ты что, не понимаешь?!
Не понимаю, конечно, что за вопросы такие. Мужчина старается говорить спокойно.
— Гермиона, три часа ночи…
Девушка фыркает.
— Тебе плевать, это понятно, — сурово произносит она. — На цвета плевать, на перестановку, — она молчит пару секунд, — на меня тоже, как я понимаю, — дрожит ее голос.
О, Мерлин.
Северус тяжело вздыхает и садится рядом с ней, скрестив перед собой ноги. Спорить с ней бессмысленно, особенно после полуночи. У нее открывается какая-то дверь в сознании после двенадцати, так что доказывать что-то не получится.
Они уже ездили среди ночи ходить по холодному песку на побережье, хотя оно в пятидесяти милях от поместья, потому что, Северус, я хочу зарыть пальцы ног в холодный песок, так нужно.
И выбирали новую черепицу для крыши дома — Мерлин, черепицу! — потому что, Северус, крыша над головой — это не шутки и не метафора, это факт!
— Любовь моя, цвет арахисовой пасты очень важен, — начинает он, — думаю, тебе не удается получить нужный оттенок, потому что не хватает дневного света.
Он делает паузу, наблюдает за тем, как она активно начинает думать, нахмурив брови, пусть и не смотрит все еще на него. Слезы-то бегут по щекам, остановить их у нее пока не получается.
— Дневного? — вздернув подбородок, продолжает смотреть она в темное окно и старается незаметно шмыгнуть носом.
— Конечно, — мягко кивает он. — Я подберу нужный оттенок вместе с тобой с самого утра, а если не получится достичь желаемого, отправлюсь в лавку в Косом и принесу тебе столько пробников, сколько пожелаешь, — заверяет он.
Гермиона с дрожью вздыхает и оборачивается. Глаза заплаканные, нос краснеет, щеки все мокрые, но она все равно такая невозможно красивая, что сердце биться быстрее начинает от бешеной любви к ней.
— Правда? — сдвинув брови, негромко спрашивает она.
Северус наклоняется и, обхватив ее лицо ладонями, мягко целует в лоб и кончик носа.
— Разумеется, правда, — кивает он.
— Ты сделаешь это для меня? Даже в разгар рабочего дня во вторник? — интересуется она.
Северус мысленно чертыхается, потому что… О, Мерлин, работу ведь никто не отменял! Однако сейчас это последнее, что его интересует. Он отправит в Министерство сову с утра пораньше и прямым текстом напишет вышестоящему, что отсутствует по причине того, что «Арахисовый цвет для стульчика фортепиано — это важно».
И пусть его начальник понимает это так, как захочет.
— Даже в разгар рабочего дня во вторник, — обещает он. — Но при условии, что мы идем спать прямо сейчас.
Гермиона взвешивает все варианты, активно соображая. Северус поражается переменам в ее настроении и цепочкам мыслей. За нее будто двое думают, без шуток. Девушка вздыхает и смотрит на мужа.
— Арахисовую пасту с собой возьму, — она даже не спрашивает, просто ставит в известность, — с ней спится лучше.
Зачерпнув ложку из банки, Гермиона кладет ее в рот и протягивает руки Северусу. Он помогает ей встать, мягко целует в макушку и перед выходом взмахивает палочкой, открывая окно.
Проветрить комнату крайне необходимо.