Джейн всегда трудно кончить под ним: она никогда не может расслабиться, и ей ужасно стыдно, и даже когда из ее головы пропадают все мысли ей невероятно сложно. Но Генри настырный и упорный: он может вылизывать и трогать ее хоть целую вечность до тех пор, пока она не закончит. Он делает это только ради нее — он же так ее любит, любит так сильно, что подарил ей целый мир, идеальный мир: только для них двоих, подарил ей возможность стать вторым божеством в их маленьком (огромном) раю. Жаль, что малышка Элевен этого не ценит, и не ценит его прикосновений, его мягких слов. Но ничего — у них двоих целая вечность, и рано или поздно она прогнется. Время и терпение превращают даже тутовый лист в шелк.
Эл сбивается и петляет в своем сознании — в своих желаниях и мечтах, грезах и надеждах. Ей там больше не нравится: слишком туманно и сально, а еще, самое важное — там теперь один генри. Она не знает почему, и знать ей не хочется — ее воспоминания расплывчаты, но она все еще отлично помнит тех, кто этого заслужил. Помнит свою любовь — и это не Генри, он не заслужил, он вообще в этой жизни ничего не заслужил, кроме, разве что, смерти.
Блять, но сейчас Элевен хочется — и это все перекрывает, ей хочется испытать, что называется оргазм. Это единственное приятное, что у нее тут есть — проблема в том, что сама она добиться такого не в состоянии, и ей приходится принимать «помощь» от ублюдка, а потом еще принимать жгучее чувство вины, стыда и порочности. Тутси ролл с начинкой из дерьма.
— Ты же хочешь, чтобы я продолжил, верно? Чтобы я сделал это еще раз…
Сумрачный разум Эл разбирает каждое слово Первого на слоги и на буквы — потому что значения приходят с глубокой задержкой. С ней говорят словно из бочки — и Джейн опять не знает почему. Ее штормит от состояния относительной адекватности до сумасшествия. Это кошмарно — но с некоторыми вещами иногда приходится мириться, как бы сильно этого не хотелось.
— Скажи это, моя милая. Скажи, что хочешь меня. Признайся мне в этом, ну же. Никто кроме нас двоих не узнает.
«Никто не узнает о твоем грязном пятне на душе — никто, кроме меня. И никто тебя не осудит — я тем более не буду этого делать, Элевен. Я никогда не осужу тебя, чтобы ты не сделала — потому что ты идеальна и все твои решения, даже самые нелепые, я буду принимать целиком и полностью. Я дам тебе все — свободу и этот мир, тебе просто следует принять меня. Наконец признаться нам обоим в том, что я нужен тебе. Только я и никто более — никто более не достоин такой чести.»
Его судорожное бормотание — шизофазия, он говорит чистый и откровенный, злобный, а еще крайне неискренний бред. Он болен. Так видит Джейн — и она ни на сколько не сомневается в своей правоте. От прикушенного языка во рту у Джейн кровь: она марает простыни россыпью красных цветов и прозрачным, густым: слюной. Потому что она не собирается проигрывать Генри, как бы сильно у нее не саднило в голове, сердце и внизу — особенно, блять, внизу.
— Я люблю тебя, — Векна пробует на вкус новые слова — каждую букву, облизывает и смакует, — Только я люблю тебя, Элевен.
Шипит; хотя в его мерках еще мурлычет, прямо в сквозящие ушные каналы Эл — и его слова проникают сразу в мозг, во все отделы, на обработку и без очереди.
— По-настоящему.
Он ластиться к ней вплотную — хочет стать с ней одним целым, и хрипит, повторяет, сумасшедший, свою чушь.
Джейн хочется потерять сознание и больше никогда не просыпаться. У нее в голове — только эти пошлые и циничные слова. Воспоминания: о том, как ей то же самое говорил Майк — она сравнивает неосознанно, приходит к очевидному выводу, где ложь, а где правда, и в концовке ее начинает тошнить — снова.
Потому что он грязнит ее горячими поцелуями — по эрогенным зонам, в шею и загривок, в скулы и висок; ощупывает ее тело своими длинными костлявыми пальцами, скользит подушечками по ее дрожащей коже, надавливает, и, сука, словно нарочно останавливается «там». Не заходит ниже — гладит внутреннюю сторону ее бедра, низ ее живота. Лезет руками под кофту — и нагло, зверенышем, обхватывает ее грудь через мягкий бюстгальтер.
Она не справляется — и снова намокает внизу, и ей позорно, позорно пиздец, в попытках исправить ситуацию она сильнее стискивает бедра, но Генри знает ее наизусть — и ловко сует одну ладонь вниз, аккурат между ее половыми губами.
— Скажи это.
Он похотливо рычит — не нарочно, просто так выходит: он тверд в области паха, такое бывает нечасто, но сейчас он знает, что это просто нужно перетерпеть. В этот раз точно.
— И я могу помогу тебе.