ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Луваен зажала уголок письма Циннии между двумя замерзшими пальцами, как будто это была дикая тварь с щелкающими челюстями и отвратительным прикусом. Слова, нацарапанные на пергаменте, казались нечитаемыми символами в сгущающихся сумерках. Она знала каждое из них наизусть, запомнила каждую фразу во время своего жалкого путешествия в эту столь же жалкую крепость. Письмо развевалось от порывов снежного ветра и светилось магией, смешанной с чернилами.
Луваен презирала магию. Это было стезёй каждого шарлатана, производителя змеиного масла и дворянина-похитителя невест, к тому же это не приносило ничего, кроме неприятностей и несчастий. Ее собственная мать мастерски владела своим даром, по крайней мере, так любил хвастаться ее отец. Гулльвейг Халлис чувствовала бы себя как дома в этом забытом богами месте, где воздух мерцал голубым и висел густой запах колдовства. Луваен не хотела в этом участвовать. Она раскрыла ладонь и смотрела, как ветер уносит письмо, заставляя его трепетать и кружиться, словно бешеную птицу, попавшую в вихрь. Завеса падающего снега вскоре скрыла записку, когда она проплыла через ущелье, отделяющее Луваен от зловещей громады, взгромоздившейся на острие зубчатой скалы.
Массивная, потемневшая от времени и копоти старых костров крепость сжимала гору мощными каменными когтями. Куски навесной стены были выдолблены в западном углу, и остов башни опасно покачивался над ней. Луваен показалось, что она слышит, как он скрипит и грохочет на сильном ветру, вырывающимся из бездны. Подъемный мост стоял вплотную к въездным воротам цитадели, закрепленный цепями, крепкими, как те, что ставят на якорь корабли. Это было не джентльменское поместье с ухоженными землями и лесами, обустроенными формальными ландшафтами, пересекаемыми ровными гравийными дорогами. Какими бы богатствами не обладали де Совтеры, или их отсутствием — семья решила не тратить деньги на жилье, чтобы произвести впечатление на соседей. Эта цитадель отражала как врагов, так и друзей своими решетчатыми воротами, убийственными отверстиями и прорезями для стрел. Луваен вздрогнула не только от ужаса, но и от пронизывающего холода, пробивающегося сквозь слои шерсти.
— Божьи панталоны, Цинния, — пробормотала она в шарф. — Во что ты вляпалась?
Она стояла на краю оврага, пытаясь придумать, как привлечь внимание кого-нибудь в замке, чтобы они опустили мост.
— Привет, дом! — ветер разорвал её оклик, заставив замолчать. Она выругалась и попыталась снова: — Цинния! Де Ловет!
Проблески света то появлялись, то исчезали в темных пространствах окон. Непостоянные, как блуждающие огоньки, огни плясали от одного окна к следующему, от одного этажа к другому, никогда не останавливаясь на одном месте дольше, чем на затаенный вздох. Более суеверный человек мог бы опасаться, что они наблюдают за призраками этого темного места, но Луваен не верила в призраков. На самом деле она верила в людей, несущих свечи вверх и вниз по лестнице.
Она недовольно зарычала.
— У меня нет времени на эту чепуху, — неделя тяжелого путешествия, страх найти Циннию раненой или мертвой, странный удар хлыста и магическое заклинание, которое мгновенно перенесло её с лошадью за сотни миль, чтобы остановиться в этом пустынном месте, ошеломили и дезориентировали, лишили её терпения. Обнимать край света в метель, крича до хрипоты, не улучшало настроения.