— Как думаешь, они ищут меня? — шепотом спросит она, утыкаясь носом тому в ключицу, запах мака и перца ей не нравится, но выбирать не приходится… — Должны же в ордене озаботиться тем, куда делся их капитан?
— На поверхности прошло чуть больше недели, милая, когда мы выйдем на поверхность, пройдёт не больше двух… — он понимает, что она волнуется, что хочет вновь стать рыцарем, обрывать жизни, и быть обожаемой, он уже понял насколько сильно та ненавидит одиночество, как дрожит, стоит ему хоть на секунду отстраниться от неё, он вздыхает. — Но надолго мы там не задержимся, максимум, на неделю, чтобы переждать происки ордена…
Она всхлипнет, сжав руку в кулак, но смолчит, сожмёт зубы, а после мазнёт носом по чужому плечу.
— Я тебя укушу… Интересно, привяжет ли тебя это ко мне? — она лизнёт чужое основание шеи и фыркнет недовольно, а после прикроет глаза, стараясь не плакать.
— Безусловно, милая… — выдохнет рыцарь, прижимая чужое лицо к ключицам, благодаря всё на свете за то, что в этот раз обошлось без привычного скандала, он лишь удивлённо выдохнет, почувствовав чужие зубы, пусть кусается, он всё равно ни на кого бы не променял её…
***
Когда у милой родится двойня, он несказанно удивится, а потом набросится на обезумевшую благоверную, успевшую придушить одного из детей, второго ребёнка ему пришлось постараться вытащить из хватки супруги прежде чем её руки, залитые кровью и внезапно позабывшие о жалости, сомкнулись на детской шее. Он понимал, что с ней будет очень сложно, но чтобы настолько… Плачущий ребёнок заставляет девушку лишь расхохотаться, закричать о том, что эта дрянь заслуживает лишь гибели, и Дайнслейф рукой подталкивает её к кровати, шепча о том, что если она не успокоится, они не выйдут на поверхность, что тоже самое произойдёт если она хоть подумает навредить их ребёнку, что ей будет гораздо проще, если она примет новорождённого.
Кэйа минуту смотрит на него, как на самую отвратительную тварь бездны, но всё же, принимает ребёнка, щуря глаза на супруга, о, она понимает, что тот всегда сдерживает свои обещания, а потому фыркает, не менее злобно смотря на ребёнка, что на груди её голову расположил. Она неохотно сдвигает ткань, понимая, что тварь не успокоится, пока будет голодной. Краем глаза она замечает, что у неё на руках девочка, и глаза свои тут же на Дайнслейфа поднимает.
— Она не будет счастлива… — торжествующе злобно говорит она, склоняя голову на бок. — Я сделаю её существование хуже чем своё… Что цепи и тюремная камера покажутся сказкой на ночь…
Дайнслейф не сомневался в том, что она всё помнит, не сомневался в том, что на Каэнрию она обижена, что не хочет и думать о том, что во всем этом было хоть что-то хорошее, ведь… Обретённое бессмертие ей совершенно не в радость. Она прикусывает губу, когда ребёнок от груди отлипает, и небрежно заснувшее дитя в кровать укладывает, совершенно не заботясь о том, что вокруг холодно.
— Подрастёшь и будешь спать на полу, как я когда-то… — злорадно шепчет она, поднимаясь с кровати под неодобрительный взгляд мужа, а после ногтями в кожу мёртвого младенца цепляется, уходя прочь.
Дайнслейф знает, она растерзает тело мертвеца, и забудет о том, что у неё когда-то был второй ребёнок, озлобленно оближет клыки, да раскидает ошмётки тела по комнате, говоря о том, что потом приберёт, пусть не мешает.
Он присаживается на кровать, мягко проводя по щеке ребёнка. Он помнит, Кэйю в семье никогда особо-то и не любили, особенно после проявившегося клейма на глазу. Знает, что порою был её единственным собеседником, после того, как она научилась ходить, помнит, что ему запрещали разговаривать с ней слишком много, словно знали, что ребёнку дорога на эшафот, а потому пытались сильно не баловать чужим общением и вниманием, чтобы камеру перенёс легче, чтобы цепляться было особо не за что…