Мама смотрит на меня с края порога, её дочь умирает прямо у неё на глазах, но всё, что она видит, это путь, кажущийся таким же твёрдым, как и всегда.
Моё сердце сжимается. Я не могу оставить её совсем одну в этом мире. Она этого не переживёт.
Я пинаюсь ногами и тянусь, тянусь, тянусь к порогу, кончики моих пальцев медленно приближаются к линии деревьев, но волна ила обрушивается на мою голову, затягивая меня вниз.
«Винтер, — шепчет мне на ухо чей-то голос. — Я скучал по тебе».
Папа?
Что-то смыкается на моих вытянутых пальцах и тянет. Моя рука высвобождается из грязи, а за ней и голова. Я делаю глубокий вдох, а с моих волос капает чёрный ил. Моё предплечье пересекает порог, и ил исчезает, ни следа от него ни на моей коже, ни на рукаве моей белой футболки. Следом моя голова пробивает порог, и грязь, которая прилипла к моим ресницам и забилась в нос, тоже исчезла.
Мама вытаскивает остальную часть моего тела из леса. Она подхватывает меня своими трясущимися руками. Её голос прерывается от рыданий.
— Я была так напугана. Я была так напугана…
Я обнимаю её.
— Всё в порядке, — говорю я. — Я в порядке.
Она качает головой, её страх превращается в гнев.
— Где ты была? Почему ты не вернулась домой?
— Прости, мам. Я…
— Ты никогда больше туда не вернешься.
Я ничего не говорю. Мы оба знаем, что у неё нет никакого контроля над этим. Это важнее её. Важнее меняя. Но ей становится легче, когда она говорит это, пусть даже на эту короткую секунду.
Думаю, она жалеет, что не могла сказать это папе. Как будто она верит, что, если бы она была более откровенна в своих опасениях, он, возможно, не сошёл бы с пути.
Мама смахивает слёзы под глазами.
— Пошли, — говорит она. — Ужин готов.
Я следую за ней в дом. Мои ноги дрожат, а верхняя часть тела онемела, но я не буду делать растяжку здесь, так близко к лесу. Не тогда, когда кажется, что что-то всё ещё там, ждёт моего возвращения.
ГЛАВА XI
— Почему я не могу пойти в лес ночью? — спрашиваю я папу, когда мы практикуемся в моём первом иностранном языке — латыни — за обеденным столом.
— У тебя ужасное спряжение, — отвечает папа, заглядывая через моё плечо в мою рабочую тетрадь.
Я прикрываю работу своими тощими руками.
— Почему не могу?
Он вздыхает.
— Это опасно.
Я закатываю глаза.
— Но почему это опасно?
— Опасно, — говорит он, — потому что ночью лес меняется. Он приобретает совершенно иную индивидуальность.
Я выгибаю бровь, и он смеется.
— Для тебя этого объяснения недостаточно?
Я качаю головой.
— Ну, я приберегал эту лекцию для другого времени, но, полагаю, сейчас не помешает немного заглянуть в это.
Он придвигает свой стул ближе, берет карандаш из моей руки и вытаскивает мою тетрадь из-под моих рук. Говоря, он что-то рисует в углу.
— Точно так же, как в нашем мире есть ночные существа, в лесу есть существа, которые выходят только с наступлением ночи. Это опасные существа, и то немногое, что мы знаем о них, исходит из того, что Древние были готовы рассказать нам, и что смогли увидеть некоторые прошлые стражи, которые слишком долго оставались в лесу после захода солнца, прежде чем едва выбрались оттуда живыми. Конечно, были стражи, которые сделали то же самое, но не выбрались живыми, и мы вряд ли сможем получить от них какую-либо информацию.