Заключенный № 1497 долго точно не продержится. Не потому, что мы были готовы убить его, а потому, что инфекция уже проникла в него из-за других пыток, которым его подвергли. Он блевал желчью в своей камере, и он перестал есть. Его кожа стала желтой. Тело отказывало. После сегодняшнего дня, с покалеченным лицом, он будет умолять меня оставить ему простыню в камере, чтобы повеситься.
Но я не был хорошим.
— Она любит меня, — прошептал он.
— Семь лет, — я повысил голос, — семь, — повторил снова. Повторяя слово снова и снова, я подошел к шкафу и взял лом. Мне он нравился больше, чем бейсбольная бита. Крюк в конце позволял мне вспороть кожу после того, как я хорошо по кому-нибудь шарахну.
Я прицелился над головой и ударил, нанеся металлом рану на его груди. Конец порезал его так сильно, что отрезал половину соска. Тот просто стал болтаться, свисая, ожидая, чтобы я его отрезал.
Заключенный не завопил. Не заплакал. Даже слезинки не пролил.
Ему было нечего терять.
Я уже видел этот взгляд очень много раз.
— Я... — прохрипел он, — люблю ее.
Зажав оставшуюся и свисающую часть соска между пальцев, я посмотрел на заключенного. Я знал, что он, вероятно, даже не почувствует этого, но мне было всё равно.
— Ты не можешь любить семилетнего ребенка.
Закончив, я отбросил этот кусок плоти, и его сосок пролетел через комнату, ударился о бетонную стену и упал на пол. Шэнк хотел бы, чтобы я скормил его малышам. Соски им легче есть, там меньше костей, чем в пальце.
Как я и подозревал, заключенный ничего не сказал. Не двинулся. Даже не натянул веревку.
Именно тогда, когда они переставали кричать, веселье заканчивалось.
И все его крики закончились.
Захлопнув позади себя двери пыточной, я направился в Глаза. Шэнк сидел на одном из стульев с Демоном на коленях, закинув ноги на стол и глядя на мониторы.
— Ты был слишком мягок с ним, — сказал он, даже не обернувшись.
— Я отрезал его сосок.
Я сел рядом с ним и увеличил экран, чтобы лучше рассмотреть насильника. Его голова была опущена вниз, тело всё еще находилось в том же самом положении. Единственным звуком в комнате был звук мочи, капающей на пол.
— Угу, ты что-то не особо старался. Что, блядь, с тобой случилось?
Я вернул всё обратно и посмотрел на Шэнка.
— Ничего.
— Чушь собачья. Несколько недель назад ты бы зажал его нос выпрямителем и наблюдал бы за тем, как пузырится кожа. Но сегодня вечером ты просто ударил по нему несколько раз, разбил об него зеркало и порезал его ломиком, — он повернулся на стуле, чтобы посмотреть мне в глаза, поглаживая Демона по спине. — Скажи мне, что, черт возьми, с тобой произошло.
Выпрямитель был моим новым инструментом. Диего вернулся домой с ним после одной из своих поездок в Штаты и использовал его, чтобы выпрямлять волосы или что-то еще. Мы с Шэнком так сильно его дразнили, что он его выбросил. Когда я увидел его в мусорном баке с маленькой наклейкой сбоку, которая гласила, что он нагревается до четырехсот пятидесяти градусов, мне пришла в голову идея. Я опробовал его на следующем заключенном, который был в моей Операционной, зажав его нос между керамическими щипцами и сжимая их вместе.
— Ничего, — снова сказал я, чувствуя, как улыбка расплывается по моему лицу. — Я...
— Ох, черт. Я знаю этот долбаный взгляд. Ты на кого-то запал.
Я думал о Лейле с тех пор, как сел в самолет, на котором летел обратно в Венесуэлу. В этой цыпочке было что-то крутое. Она была немного причудливой для меня, так как носила платья и деловые костюмы, но от этого мне только сильнее хотелось сделать с ней нечто развратное и грязное.
Я бы никогда не запачкал ее настолько, чтобы она стала похожа на меня. Сначала доберусь до языка Лейлы, потом буду смотреть, как она лижет клитор стриптизерши. И, черт возьми, смогу смотреть на это весь день.
— Да, у меня кое-кто появился. Но между нами никогда ничего не может быть.
— Тогда она должна быть лесбиянкой. По мне, так это единственное, что может тебя остановить.
Я засмеялся.
— Она лесбиянка.
— Ты прикалываешься.
— Если бы, чувак. Она лесбиянка. У нее есть девушка и всё такое.
— Сможешь вернуть на путь истинный?
Я пожал плечами.