Долохов издал громкий животный рев, пробил кулаком дыру в деревянной обшивке стены; сила и скорость, рассеянно вспомнила Гермиона. В мгновение ока он оказался рядом и навис над ней, схватив за плечи обеими руками.
— Я боюсь того, как сильно этого ХОЧУ, бесстрашное ты создание! — выкрикнул он, сотрясая ее тело, потому что его самого трясло. — Как думаешь, почему я был так жесток с тобой, solnyshko, отвергал, делал все, чтобы ты от меня отказалась так же, как я сам уже отказался от себя? — Гермиона зачарованно смотрела на его клыки, пока он кричал словно в агонии.
— Антонин! — выдохнула она, наклоняясь ближе, несмотря на его безумие, и неосознанно схватившись пальцами за его кожаный ремень — хрупкий якорь среди его трепещущей страсти.
— Знаешь, почему я так упорно, так тщательно старался не касаться твоей кожи? Знаешь, почему я не доверял себе, что смогу сдержаться от одного прикосновения? Suka blyat’, знаешь ли ты, почему с каждым днем мне становится все труднее не сожрать тебя, удерживая зубами на месте, пока я терзаю твою плоть, заставляя кричать так громко, чтобы каждое дерево в этом проклятом лесу узнало глубину твоего экстаза? Ты знаешь почему, ведьмочка?
Одним молниеносным движением Антонин крепко обхватил ее за спину и притянул к себе так близко, что их носы почти соприкоснулись; его багровый взгляд впился в ее нуждающуюся душу. И тем не менее он продолжал кричать:
— Потому что я ЖЕЛАЮ тебя! Потому что я ВСЕГДА желал тебя! Ты не представляешь, сколько раз, пока я питался другими женщинами, я МЕЧТАЛ, ЧТОБЫ ОНИ БЫЛИ ТОБОЙ!!!
Задыхаясь, хватая воздух ртом, Гермиона позволила этому признанию омыть ее, окрестить. Она пыталась сдержать слезы от неземного облегчения — от того, что ее хотел, удерживал в руках и заявлял на нее права единственный желанный ею мужчина, мужчина, который приложил столько усилий к ее спасению.
Было ли это неправильно? Вероятно.
Ее это беспокоило? Абсолютно нет.
— Тебе не нужно больше мечтать об этом, Антонин, — прошептала Гермиона, положив ладони на его бородатую челюсть и встав на цыпочки, она сделала то, чего подсознательно желала гораздо дольше, чем сама это осознавала, — накрыла его губы своими.
Антонин застонал ей в рот — порочно, безудержно, восхитительно громко. Его язык пробовал ее на вкус, пока он одной рукой вцепился в ее локоны, а другой одним резким, быстрым, жадным рывком еще крепче прижал ее тело к своему. После месяцев мечтаний Гермиона была счастлива находиться в его власти. Антонин так долго избегал любого касания к ее коже, но теперь, когда их губы, язык и зубы встретились в яростном слиянии, казалось, он не мог насытиться прикосновениями к ней, ощущениями его удивительно прохладных пальцев на ее щеках, на ее шее, на ее груди, на ее животе. Столкновение его холода с ее теплом приводило Гермиону в исступление.
Каким–то образом — она не поняла как и в какой момент это произошло — он прижал ее к двери коттеджа, прижимаясь к ее животу своей растущей эрекцией. Антонин целовал ее с неистовством человека, ищущего воду в пустыне, как будто ее возбуждение было живительной силой для него; и теперь она знала, что это действительно так и было.
Пока они яростно целовались, его клык впился в ее нижнюю губу, выпуская каплю крови. Одной рукой Антонин крепко схватил ее челюсть, зализывая раненую плоть. Гермиона ощутила легкое покалывание, его слюна содержала приятный коагулянт, одна из вампирских штучек, о которой Гермиона когда-то читала, но сейчас, пока она лихорадочно расстегивала остальные пуговицы на его рубашке, ей было не до этого…
— Подожди, — прошептал он. — Подожди, женщина! — рявкнул Антонин, оттолкнув ее, чем вызвал у нее такой скулеж, за который ей было бы стыдно при других обстоятельствах. — Мы не можем… я не могу сделать это с тобой.
— Черт, Антонин, да! Ты, черт возьми, можешь! — вскрикнула она, хватая его за лацканы, прежде чем он сжал оба ее запястья в своих руках, устремив на нее суровый взгляд.
— Гермиона. Почему ты не можешь иметь детей?
С тем же успехом он мог бы дать ей пощечину, настолько она была ошарашена его словами.
— Я… я никогда… не рассказывала тебе, что не могу иметь детей, — пробормотала она.