— Бедняга, — усмехнулся Сэм и отпил из своего стакана. Агата уже не помнила, что он себе заказал, но пахло от него виски. Точнее, его разбодяженной версией; ей страшно было представить, чем алкоголь размешивали в такой дыре, но махнула на это рукой и, поправив пальчиками осевшую под глазами тушь, закончила рассказ:
— Тогда я решила, что на следующих приемах потребую, чтобы на шведском столе не было блюд с чесночным соусом. Это ведь просто издевательство над людьми!
— Чесночный соус был придуман злым гением, — с уверенностью учёного произнес Сэм. От услышанного в черепной коробке Агаты что-то переклинило, и она медленно повернулась к Макото лицом. Щёки и шея были красными ни то от выпитого, ни то от света неоновой вывески, висящей на соседней стене.
— Потому что есть вещи из разряда: «настолько хорошо, что даже плохо». Чесночный соус как раз к таким и относится.
— А, — мотнула головой Харрис, немного повела носом и потом произнесла: — Не-ет, скорее наоборот. Не «хорошо, что плохо», а «плохо, что хорошо». Ну, этот соус действительно же ужасен! — фыркнула, и Макото чуть усмехнулся, снова сделал глоток разбавленного алкоголя. — Так же ужасен, как джинсы-клёш и розы.
Краем глаза она заметила, как парень замер, так и не поставив на поверхность стола стакан. По всей видимости, теперь пришел его черед удивлённо хмуриться и сводить брови на переносице.
— Так, — неопределенно протянул гонщик. Всё-таки облокотившись локтями о стол, он наклонился чуть вперёд и заглянул в лицо Агаты. Ей вдруг стало невыносимо смешно, и девушка едва слышно хихикнула себе под нос. — С джинсами ещё могу согласиться. Но что не так с розами?
— Терпеть их не могу, — она сморщилась, словно прямо под носом оказались нелюбимые цветы. — Они красивые, вкусно пахнут, ассоциируются с любовью, но в то же время из них сделали настоящий символ. Даже культ. То есть, говоря про букет цветов для девушки, все сразу представляют розы. Словно других растений не существует.
— А ты какие цветы любишь?
Агата задумчиво посмотрела на вывеску, не поднимая головы. Та резала глаза красным светом, но Харрис почти не обращала на это внимания, представляя у себя в голове настоящую оранжерею.
— Я вообще не в восторге от цветов. Но, если выбирать, то, наверно, лилии. Или васильки, — Сэм усмехнулся. — Чего ты смеешься?
— Просто ты мне напоминаешь другой цветок, — он чуть склонил голову, и тогда волосы Макото упали с его лба на лоб Харрис. Не дождался резонного вопроса и произнес: — Белую хризантему.
Только тогда девушка всё-таки посмотрела на Сэма. Он оказался удивительно близко; Агата даже губ его не видела. Только глаза, и те Харрис почти не могла разглядеть. Перед взором бегали черно-белые мушки, погружающие пространство в полумрак, но были вызваны они долгим разглядыванием яркой вывески, алкоголем, — или чем-то другим?.. –девушка так и не поняла.
От собственных мыслей под горлом точно сжалась крепкая рука.
— Почему же? — спросила и не узнала своего голоса — каким низким он оказался. Стоило сглотнуть или хотя бы прокашляться, но Харрис вдруг побоялась даже взгляда от Макото отвести.
— Такая же хрупкая и нежная. Что, кажется, не так коснешься — и ты сломаешься. Но стебель у тебя прочнее, чем у гладиолуса. И под лепестками скрываются шипы, которым позавидует любая роза.
Она несмело, но заинтересованно приподняла взгляд. Слова Сэма, явно прослеживающаяся параллель между ней и цветком с белыми лепестками вынудили сердце чаще забиться от ребра. Словно оно вырваться наружу хотело, вот правда.
Макото наклонил чуть голову вбок и протянул:
— Видели всё на свете
Мои глаза — и вернулись
К вам, белые хризантемы…
Агата почувствовала горение собственных щек. Кровь, подгоняемая алкоголем, нагрелась и побежала по венам и артериям, стуча молоточком по вискам. Сэм опустил взгляд на её губы, и девушке вдруг стало душно.