Она стояла недалеко от двери, неловко прижав руки со стиснутыми кулаками к телу и с презрением глядя на него и его сопровождающих — дорого одетых мужчин и женщин, благоухающих такими чужими для дома-интерната, где витали тоска и уныние, дорогими парфюмами и свежестью сытой жизни. В тот миг Князь вдруг ясно осознал, почувствовал, насколько неуместно они здесь выглядят, словно инородные тела, попавшие в умирающий организм.
Он вдруг взглянул на мир глазами этой девочки, бледной, с копной волнистых спутанных волос, в сером поношенном платье, которое было ей размера на три великовато. И ему стало так тошно, что словами не описать. Тошно от самого себя.
Заметив интерес благотворителя к одиноко стоящему в углу ребенку, директриса вдруг засуетилась и поспешила увести их в свой кабинет, торопясь и явно нервничая.
Тогда он не придал этому значения, но после задумался. И думал об этой девочке несколько дней, в конце концов сообразив, что уже не может выкинуть её из головы.
И он поехал обратно в интернат….
Встав одним текучим, но сильным движением, Князь, уверенно рассекая толпу в сопровождении заинтересованно — удивленных взглядов, направился туда, где вновь мелькнуло ярко — красное пятно. Цвет был таким насыщенным, что казалось, его вкус можно было ощутить во рту, и, более того, он был несвойственен для данного мероприятия. На Бал Дождей не принято было надевать алый — он считался слишком вызывающим, провоцирующим, не уместным для высшего общества.
Красный не вписывался.
Как и Розабель. Она никогда не умела вписываться.
Но ей на это было наплевать. Она делала так, как хотела. Жила без оглядки. Верила только себе и только в себя.
Этим и очаровывала.
И возможно…
Только возможно!
Именно Князь сделал её такой.
Именно он сделал её той женщиной, за которой мужчины готовы были идти на край света, даже если там их поджидала верная смерть.
Она стала «той», единственной… для кого-то другого. Но не для него.
Князь медленно приблизился к черноволосой девушке в длинном красном платье с глубоким вырезом на спине до самой поясницы.
Она беседовала с каким-то мужчиной, держа в одной руке бокал с шампанским и тихо посмеиваясь в ответ на его слова. Её собеседник, мужчина лет тридцати пяти с густой тщательной подстриженной бородой и крупными чертами лица, выдававшими в нем восточную кровь, был поглощен — не беседой, а девушкой. Он смотрел на неё не отрываясь и практически не моргая, зачарованно ловя каждый её взгляд, каждую улыбку, каждый жест и даже каждый вздох.
И Князь его прекрасно понимал. Розабель умела быть невероятно прелестной, ровно так же, как она умела быть чудовищно пугающей. И ни то, ни другое не было маской, игрой или притворством. И в том, и в другом случае она была собой, настоящей, не поддельной, искренней во всех проявлениях. И это тоже являлось частью её удивительной личности, словно сочетающей в себе в равных долях и свет, и тьму. И красоту, и уродство. И зло, и добро.
— Розабель, — проговорил Князь.
Бородатый мужчина, который в этот момент как раз пытался рассказать какую-то, по его мнению явно увлекательную историю, неловко умолк и уставился на вампира потерянным взглядом, словно не понимая, откуда он взялся.
Девушка повела обнаженным плечом и обернулась.
— Ян, — проговорила она ничуть не удивленно, с улыбкой на таких знакомых губах и с искорками смеха в глазах. Эти глаза словно заглядывали в самую душу. Хотя сам вампир всегда пребывал в уверенности, что души — то у него и нет.
И он понял.
Она знала, что он здесь. Она пришла сюда ради него.
Для него.
— Вы позволите нам побеседовать? — холодного проговорил вампир, обращаясь к мужчине.