Хотелось сбежать.
Общество Эрена будто обнажало старую обиду, только-только затянувшуюся уродливым рубцом где-то в сердце.
Не задавая вопросов, он наполнил и ее бокал, расплескивая вино по столу, отчего въедливые красные капли брызнули на белую рубашку Микасы, расползаясь бесформенными кляксами. Она не сдержала недовольного вздоха и, отсев от него, осмотрелась: тонкая струйка устремилась к краю стола между ними, словно отделяя.
— Ты потеряла мой шарф? — Эрен поднес бокал к губам, и, не сводя с нее прищуренный, плутоватый взгляд, долгими тягучими глотками выпил вино.
Прозвучавший вопрос застал Микасу врасплох. Стоило ей снять самую дорогую вещь на свете тогда, четыре месяца назад у кабинета капитана, как желание надеть шарф не появлялось вовсе. Своим решением она перерезала невидимые алые нити, связывавшие ее с Эреном большую часть жизни: удушающее чувство привязанности пропало, позволяя, наконец, почувствовать вкус свободы.
— Показалось, что это будет лишним.
— Я всегда думал, что ты даже спишь, не снимая его, — в низком голосе послышались насмешливые нотки.
Раздражение внезапно пробежалось горячей волной по груди, пробралось под самую кожу, вспыхивая за ребрами неконтролируемым пожаром.
— Я уже ответила… — прошипела Микаса, но тут же осеклась, делая глубокий вдох, — на твой вопрос. Мне нечего добавить.
Какое-то время Эрен сидел неподвижно, пристально всматриваясь в ее лицо, а затем, склонившись к уху Аккерман, тихо добавил:
— Мне нравилось видеть его на тебе.
С грохотом поставив пустой бокал, он поднялся из-за стола и, пьяно покачиваясь, двинулся в сторону выхода. Чувство тошноты усилилось, и Микаса поморщилась, медленно вставая с лавочки — разговор с Эреном будто отнял все силы.
Ноги тут же налились пульсирующей тяжестью, отказываясь слушаться: она опустила голову, отчего перед глазами поплыло, и попыталась сделать осторожный шаг, ощущая, как собственное тело невольно кренится в сторону.
Коридор встретил ее прохладой и долгожданной пустотой. Все кадеты находились в столовой, включая дежурных, поэтому на пути к выходу во двор ей никто не встретился.
Обняв себя за плечи, Микаса ступила за порог: морозный ветер швырнул в лицо снежинки, укусившие разгоряченные щеки холодом. Даже здесь слышались отголоски «вечеринки»: кто-то громко разговаривал, кто-то заливисто смеялся, а затем и вовсе раздался треск разбитого стекла.
Ледяной воздух остужал пожар, разгоревшийся внутри, разгонял путающиеся от вина мысли. Здесь, в темноте террасы, было так умиротворенно, что Микаса, наконец, позволила себе дышать полной грудью. Она почувствовала себя в безопасности, зная, что никто не потревожит ее здесь, так как все были слишком увлечены празднованием, переросшим в откровенную пьянку.
Не хотелось думать ни об Эрене, ни о титанах, ни о предстоящих миссиях. Все показалось ей вдруг таким пустым и бессмысленным, словно ее маленький мирок выкрасили в серые краски. Горькое осознание, что им с братом не по пути, отдалось слабым саднением, и она опустила ладонь на грудь в попытке выдавить из своих ребер эту тоску, мучающую ее с самого детства. Микаса так долго грезила о его внимании и защите, что теперь, когда уже ей хотелось воздвигнуть между ними непреодолимую ледяную стену, собственное безразличие казалось чем-то чуждым. Былая привязанность медленно, но верно угасала, и в его присутствии сердце больше не трепетало от нежности и желания броситься на передовую.
Ветер закручивал снежинки в замысловатые вихри, морозный, до жжения в легких свежий, но Микасе отчего-то было ни холодно, ни жарко, словно ее кожа потеряла любую чувствительность.