В коридоре было прохладно, солнечный свет рассеивал тени, залегшие по углам. Новый день был необычайно ярким, как весной — будто последние двое суток метель не ревела за окном, заметая расчищенные тропинки. Замок просыпался: хлопали двери, с верхних этажей доносился глухой топот, сонные, явно мучающиеся от похмелья кадеты подтягивались к столовой на завтрак.
Однако ее больше мучил не голод, а неприятная липкость на коже и между ног, от которой хотелось тут же избавиться. Микаса свернула в сторону душевых, игнорируя женский голос, окликнувший ее по имени, и, оказавшись в наполненном паром помещении, поспешно стянула с себя одежду. Только сейчас она заметила, как каждое движение отдавалось тянущим саднением в мышцах, как болела кожа в местах, где проступали слабые синяки: вдоль бедер, на шее, плечах.
Тело накалилось от стыда и неловкости так, что казалось, будто ледяная вода, бьющая из душевой лейки, вот-вот зашипит на коже. Пена закручивалась белоснежным вихрем с алыми вкраплениями, ускользая сквозь вмонтированную в пол решетку слива, забирая с собой следы чужих прикосновений и поцелуев, ночи, которую Микаса хотела бы повторить. Улыбка против воли тронула припухшие губы. От мыслей о случившемся ее охватывало непривычное, но приятное чувство уязвимости, принадлежности.
Выжав волосы, она выключила воду и прошла к раковинам, растирая прохладные капли по коже. Натянуть одежду на мокрое тело оказалось невероятно сложно: тонкая ткань рубашки облепила руки и живот, брюки, впитавшие влагу, некрасиво морщились в бедрах. Пригладив влажные пряди так, чтобы скрыть бледную синеву на шее, Аккерман вышла из душевых, направляясь в столовую.
Подавали им все то, что сохранилось со вчерашнего празднества: нетронутые Сашей куски мяса, комковатое, вязкое пюре, все еще аппетитный хлеб с затвердевшими боками. Микаса не знала и не хотела думать о том, кто успел собрать бутылки и подмести пол, помыть посуду и столы — в голове громко шумело от недосыпа. Стоило ей прикрыть веки, как накатывала сильнейшая сонливость, размывая грани между реальностью и наваждением. Последние несколько недель она спала очень мало и плохо, и выпитое вино давало о себе знать, как и то, что последовало за этим. Стыдливый жар вновь прокатился по телу, и она поспешно сделала глоток ледяной воды.
Единственным, кто сохранял бодрость духа из всех присутствующих, был Жан. Микаса помнила, как он пил вместе с остальными, и ее удивило хорошее настроение и самочувствие товарища. Саша угрюмо ковыряла вилкой мясо, рядом сидящий Конни зевал, Армина Микаса не видела среди ребят.
Как и Эрена.
Как и капитана Леви.
Последнего видеть она была совсем не готова. Он все так же оставался старшим по званию, серьёзным, взрослым, о заботе и внимании которого Микаса только и могла мечтать. Но именно капитан, почему-то, не оттолкнул ее в нужный момент.
— О, капитан Леви! — Жан помахал рукой, широко улыбаясь, — с прошедшим вас! Не хотите с нами посидеть?
Микаса кашлянула, почувствовав, как вода попала не в то горло, сжимающие стакан пальцы предательски дрогнули. Ей тут же захотелось испариться. Страшно было видеть его после всего случившегося, а тем более — говорить.
За их столом не оставалось свободного места, кроме края лавочки, на которой расположилась сама Аккерман. С надеждой, что капитан Леви наградит Кирштейна парочкой ночных дежурств за чрезмерную дружелюбность и просто уйдет к офицерскому столу, она аккуратно подвинулась к краю, занимая все пространство. Но он, как оказалось, не собирался отступать: сел рядом с Микасой, слегка отодвигая ее в сторону, отчего их плечи и бедра соприкоснулись.