Наш же труд в том и состоит, чтобы узнавать обо всем, и решать, и осуществлять свои решения. Рубить крепости, мостить мосты, гатить дороги. Если случается неурожай или иная нехватка — обеспечивать людей тем, что им потребно. Создавать для этого запасы и налаживать торговлю. Суд творить: решать споры и прекращать нестроения. Следить, чтобы никто не наносил другому обиды и не ущемлял его прав, если же такое случиться, разбирать, указывать правого и виновного, назначать виры за причиненную обиду, но и следить, чтобы кара виновному не стала сверх вины; восстанавливать справедливость, княжим ли словом, а если нужно — и вооруженной рукой. Среди того же — защищать труженика от татей и разбойников. Смотреть, нет ли для земли угрозы от иных княжеств и языков, и если возникнет — оборонять землю и народ ее. Если достанет своих сил — своими силами, если же не достанет — собирать по земле мужей и вести их в бой. А пуще того — рати избегать и с иными землями мира и любви искать, и хранить, и избегать котор и усобиц. Требы богам творить не токмо за себя и за род свой, но за всю в целом землю и за каждого из людей, и за сирот, и изгоев, за кого не молятся родовичи.
А кроме того — свято хранить честь и правду, и быть для иных примером. Потому что, если простолюдин в дальней веси совершит какое-либо бесчестье, кто узнает о том, кроме близких его и всеведущих богов? А бесчестье дружинника, и тем паче князя, разнесется по всей земле, и по иным краям. Мы — на виду, мы — лицо земли нашей, и по нам судят о ней, и любой наш неправый поступок марает соромом всю землю. Посему и боги, и смертные люди судят нас многократно строже; чтят — и требуют быть достойными чести!
Дальше мальчишки ехали притихшие, обдумывая, каждый про себя, услышанное. Им пока было неведомо, что князь говорил о том же всем отрокам, до них бывшим, и, если дадут боги жизни, будет говорить и следующим. А Ростислав наклонился к ехавшему у его стремени побратиму:
— Если бы это был не заяц, а враг, как бы ты поступил?
— Не знаю, — после некоторого раздумья честно признался Вадим. — А как правильно?
— Если б я сам знал, как правильно, я был бы самым умным человеком в целом мире. Да и, думаю, никто тебе этого не скажет. Решать надо по совести и чести, но и честь не всегда дает ответ. Только запомни одно: решать ты должен сам. Если есть возможность, посоветуйся, не следует считать себя умнее всех на свете, это безлепица… и грех перед Родом[66]. Но решение ты должен принимать сам, и сам нести ответственность, если оно окажется неверным. Это и есть власть. Сущность власти и ее бремя.
Глава 11
И крестьянки любить умеют.
Данька уложила завернутые в тряпицу кольца и туго увязала четыре конца. Еще в маленьком узелке лежал хлеб, кусок вяленой рыбы, огниво и ножик. Вот и все. Больше ничего она не брала. Даже княжий перстень. Данька сжала его в руке, подержала, не решаясь расстаться. Все же со вздохом сняла через голову шнурок, поднесла заветный перстень к губам и убрала в ларец, где хранился и серебряный убор. Она не хотела усугублять свою вину кражей. Ей не нужно было чужого. Она забирала только серебряные височные кольца, подарок боярыни Миланы; это было ее.
Уходить, Данька решила это давно, нужно было после обеда, когда ворота были открыты, и все в доме отдыхали, не заботясь о том, куда делась ключница. И уходить именно сегодня. Сегодня истекали две седьмицы, и сегодня вечером должен был приехать князь. Если не переменил своего решения — а решений своих он, насколько было известно Даньке, он не менял. И если ничего не изменилось — а измениться, и это Данька знала неверное, ничего не могло. Следовательно, сегодня после обеда нужно было уходить. Уходить не хотелось. Уходить было страшно. Но и остаться Данька не могла.
Вот уже несколько часов Данька шла по лесу и, кажется, уже изрядно удалилась от села. По дневному летнему лесу чего ж не ходить! Шла она, избегая торных тропинок, порой перелезая через буреломы, порой с трудом отдирая юбку от цепкого терновника, и уже порядком подустала, но не хотела отдыхать, стремясь убраться как можно дальше. Шла она в сторону Новгорода.
Она перебиралась через толстенный замшелый ствол поваленной ели, когда неожиданно для себя услышала за спиной:
— Данька! Эй!
Она обернулась, уже зная, что увидит. Высокая худая фигура князя отделилась от деревьев; рыжая грива его в закатном свете пылала огнем. Данька, подхватив юбки, бросилась бежать.
— Данька! Стой! Стой, дура! — летело вслед.
Данька мчалась стремглав, не разбирая пути. Высокая трава цепляла подол, путалась в ногах, ветки хлестали по лицу.
— Стой! Данька, стой, чтоб тебя!
Узелок она потеряла еще вначале. Где-то осталась упавшая косынка. Тяжелые мужские шаги громыхали уже совсем близко. Данька бежала, спотыкаясь о какие-то корни, уже задыхаясь, и с ужасом слыша за спиной чужое дыхание. Она бежала, а ноги подкашивались, но ужас, холодный безнадежный ужас гнал ее вперед.
— Да куда ж ты! Данька! Нельзя! — хлестнул по ушам вопль. Через миг жесткая рука вцепилась ей в плечо. Данька рванулась, из последних сил, в последней, отчаянной попытке. Рванулась — коряга услужливо сунулась ей под ноги. Данька со всего маху грянулась наземь, что-то тяжкое навалилось сверху…