— Что поделать, моя любимая, дерево — меланхоличная стихия.
Так прошло дней десять и печальные знания донесли ему: Ялли была беременна. Ему было горько и тоскливо, а она, наслаждаясь благим неведением, по-прежнему веселилась, доходя даже до детских дурачеств.
— Хоть бы ты боялась меня, — не выдержал он, глядя на неё пристально неизменно печальными глазами.
— Я боюсь, боюсь тебя, господи! — не унималась она в озорстве, сидя на ложе и кланяясь ему.
— Ты должна бояться меня так, как жена боится мужа.
— Хорошо, я буду бояться тебя, как жена мужа и с большой радостью! — она широко улыбалась и глаза её горели шальным огнём.
— И ты будешь слушаться меня?
— Конечно! Даже если прикажешь бегать по потолку! — она хихикнула.
— Ну, такие глупости мне приказывать тебе ни к чему, — серьёзно ответил он. — Но я хочу, чтобы ты дала мне две клятвы.
— Хоть тысячу!
— Мне нужно всего две, они очень важны. Иди ко мне! — он протянул к ней руки.
Она подползла к нему на ложе и прижалась щекой к его груди, ласкаясь. Он взял её правую руку и приложил её ладонь к её животу.
— Вот так поклянись мне, — промолвил он, — что в этом воплощении и в дальнейших ты станешь избегать совершать зло, преступления и несправедливость.
Ялли удивлённо подняла на него расширенные глаза.
— Вот так клятва! — удивилась она. — Почему ты хочешь, чтобы я дала её? Разве ты сомневаешься во мне, что я могла бы совершить зло, преступления или несправедливость? По-моему, я и то, о чём ты попросил меня поклясться — понятия несовместимые.
— Ты веришь мне? — спросил он, заглядывая ей в глаза.
— Конечно!
— Тогда поклянись.
Ялли пожала плечами и поклялась.
Он снова взял её руку и прижал её ладонь повыше живота, слева.
— А теперь, Ялли, поклянись, что ты отдашь мне и только мне своё сердце.
— Оно уже твоё! — она явно снова начинала дурачиться.
— Ялли! — строго произнёс он. — То, о чём я прошу тебя, очень важно. Ты ведь хочешь быть со мной и в других воплощениях, значит, ты должна поклясться в вечной любви. Тогда, даже родившись снова в другой жизни и на время забыв меня, ты не сможешь уже полюбить другого прежде, чем я найду тебя. Ты будешь принадлежать мне, даже не помня меня. И даже если тебе покажется, что ты влюблена в кого-то другого, это будет всего лишь ложная любовь, мираж любви… Она остынет, умрёт и ты снова станешь моей. Ты — всё для меня, разве ты не понимаешь, что и я должен быть всем для тебя?
Лицо Ялли, наконец, посерьёзнело.
— Даже не сомневайся, что и ты — всё для меня! — проговорила она. — Я люблю тебя так, как не любила никого и никогда и буду любить всегда. Я отдаю тебе моё сердце и вместе с ним мою вечную любовь. Клянусь своим же собственным сердцем — моё сердце с моей любовью твоё навсегда!
Произошло неожиданное: в области сердца Ялли что-то болезненно заныло и она, побледнев, обмякла в объятиях Али, слегка застонав. Он уложил её на свои колени и принялся покачивать, как убаюкивая ребёнка, целуя её лицо.
Боль начала постепенно стихать, но вместо неё появилась слабость и сонливость и Ялли, прикрыв тяжёлые веки, погрузилась в сон.
Али продолжал держать её в объятиях, не сводя глаз с её лица.
Внезапно на это лицо наползло пятно, меняющее очертания и становящееся то темнее, то светлее.
— Ты что, передумал идти до конца? — неизменно бесстрастным голосом спросило оно.
— С чего ты решил?
— Ты не торопишься покинуть её.