Я хотел Аглаю на работе. Собранную, серьезную. Под столом, на столе – пофиг где.
Хотел в машине. Перепуганную, зажатую. Вытянуть, наконец, ее из угла и отшлифовать сладкой попой кожаные сиденья.
Хотел дома.
Наверное, это желание и сыграло со мной злую шутку. Собственная память ударила из главного оружия тогда, когда не ждал. А прояснилось в голове, когда стало уже слишком поздно.
Кошмары снятся всем. Кому-то чаще, кому-то реже. Раньше я был из числа первых. Проснуться среди ночи в холодном поту было нормой.
Иногда просыпался от крика. Иногда спокойный внешне, но спекшийся от ужаса внутри.
Когда теряешь самого близкого человека, нормы нет. Комфортно не спать двое суток подряд, а потом вырубаться поперек кровати без сновидений. Комфортно после очередного привета из мира Морфея молотить боксерскую грушу или пробегать десять километров по ночному городу.
Комфортно изматывать себя в хлам, давать гневу выйти, пока он не выплеснулся на близких, друзей или подчиненных.
За границами сна комфортно... Терпимо везде. А там, во сне, когда не знаешь, что это все ложь, садистская игра воображения, тяжко.
За последние три года я уже почти отвык от этого «тяжко». Не каждую боль можно вылечить, но со временем рубцуются любые раны. Поначалу ненавидишь себя за желание жить. С отвращением смотришь в зеркало.
Потом смиряешься с гнилой натурой. Все с тем же отвращением пялишься по сторонам. Вводишь в свой дом новых женщин. Не закрывая глаз, честно, без иллюзий берёшь все, что требует тело.
Раз. Другой. Третий...
Пока это не станет обыденным и нормальным.
Учишься, не путаясь, называть их по именам. Выслушиваешь бред, который несут. Меняешь, когда терпение подходит к финалу. Как носки.
По прежним меркам – существуешь. По меркам большинства – живешь.
В достатке, роскоши, не ограничивая себя каким-то строгим ассортиментом тел.
И так до очередного звоночка – сна. От которого и тело, и душу выворачивает наизнанку, снова откинув в стадию отвращения.
В этот раз мне было особенно тяжко. Я видел не минуты прощания в больнице, не ту Настю, которая убила меня своей последней просьбой. А ненормальную девчонку, которую встретил в первый раз и сразу влюбился.
Даже платье на ней было то самое – легкомысленное, голубое, со смешным мультяшным принтом на груди и белым воротничком под горлом.
Если бы не тяжелый фотоаппарат на шее, я бы ни за что не поверил, что передо мной фотограф. Она больше походила на актрису, сбежавшую со съемок детской передачи. Такую милую, нереальную... У меня, уставшего от бесконечных проблем и недосыпа, не было ни одного шанса против этой необычной девчонки.
Прямо на парковке, дожидаясь машину, я покорно позволил ей скормить мне пачку отвратительного шоколадного мороженого, привязать к запястью воздушный шарик и поцеловать.
Потом Настя до сорванных связок спорила, что целовала не она, а я решил языком слизать с её губ шоколадные крошки, но слишком увлёкся. Правда, наверное, была где-то посередине, но поцелуй я не смог забыть ни спустя год после её смерти, ни сейчас.
Невозможно было противостоять этим губам. Нежным, со вкусом ванили, податливым. Мне хотелось ласкать их языком, губами снова и снова. Срывать стоны. Воровать дыхание, чтобы пропитаться этой сумасшедшей насквозь.
Мне просто необходим был её отклик, и я напирал.
– Еще! – обхватывал ладонью затылок.
– Сладкая, – толкался языком в её рот.
– Откуда ты такая взялась? – Отрывался на миг, чтобы опять накрыть ванильные губы.
И целовать.
Целовать.
Сминать тело в руках.
Целовать ещё глубже и наглее. Как свое. Без спроса и стеснения.
Скользить ладонями по телу. Изучать на ощупь то, что уже успел облизать взглядом.
Никогда не чувствовал ничего приятнее в жизни.
Обычно просыпаться после этого сна было худшей из мук. Мой личный самый гадкий вид пробуждения.