Более того, я и о муже своем толком не знаю ничего.
Не знаю где он сейчас, и что планирует делать дальше. Жив ли он еще? Свободен ли? Собирается ли вернуться или теперь тихо заляжет на дно. Увижу ли я его снова хоть когда-нибудь.
Но главное, я совсем не знаю, что он за человек.
Я не знаю даже о том, о чем, казалось, знаю отлично…
Совсем недавно я полезла разбирать старые вещи. По большей части разбирала горничная, кончено, но я присматривала, говорила, что стоит оставить, что отдать, а что совсем безнадежно и надо выкинуть.
В глубине одного шкафа, в ящике, я нашла старые три чулка. Два дорогих, шелковых, и один шерстяной попроще. И даже сердце защемило… не пойму, как не выбросила, не сожгла это еще много лет назад. Отлично помню, как эти чулки Нэт принес и бросил мне в лицо, крикнув что-то о том, что он устал от добропорядочной жизни, и если мне все равно, то он будет развлекаться.
Три чулка трех разных женщин. Из Кетнаха.
Он уехал туда на неделю, после нашей очередной ссоры, как раз где-то конец третьего года брака. Тогда я уже не боялась его, но все равно не очень понимала, как себя вести, держалась вежливо и отстраненно. В Нэте всегда полыхал огонь, а я была такой ледяной девой… Не умела… Совсем не умела даже представить, что мне может быть с мужчиной хорошо.
Я понимала, что Нэт, в целом, хороший человек, но ответить на его огонь, вспыхнуть самой — не выходило. А вдруг я что-то сделаю не так? Вдруг ему не понравится? Чего хочу я сама? Не нужно у меня спрашивать, я хочу лишь быть хорошей женой. Тихо, молча… Да, мы спали вместе, но никакой радости нам обоим это не доставляло. Не часто… То есть спали мы в одной кровати, но никакой близости не было, по пальцам можно пересчитать, сколько раз у нас с Нэтом эта близость была за всю нашу жизнь… Он отлично видел, что его ласки смущают меня, и сам все чаще старался избегать.
Мы так и поругались — в постели. Вернее, Нэт просто не выдержал.
Он обнимал меня, а я только лежала и ждала, когда все это закончится. Нет, мне вовсе не было противно, и неприятно не было. Наверно, даже, отчасти, все это нравилось мне. По крайней мере, нравилось чувствовать, что все правильно и мой муж сейчас со мной… Отстраненно.
И где-то сорвалось. Он сел тогда на постели. Злой. «Что я делаю не так, Айлин? Скажи мне, что делать, и я все сделаю! Но вот так — я больше не могу». «Все хорошо», — попыталась я. И даже: «Мне все очень нравится». «Как нравится, если ты лежишь, словно бревно, хорошо еще глаза не зажмуриваешь и не трясешься так, как раньше, когда я дотрагиваюсь до тебя. Я делаю все не так? Ты не хочешь? Я… не буду больше мучить тебя. Я так не могу. Но не думай, что до конца жизни буду хранить верность жене, которая меня не любит».
Честно говоря, я была уверена, он изменял мне уже тогда. До того раза. Я видела, как он улыбался женщинам, как легко говорил с ними, как они улыбались ему в ответ. Мне сказали потом, что до того дня — ни разу, вся его болтовня и улыбки — ни в счет. Он пытался быть правильным, пытался что-то изменить.
Тогда он оделся и прямо посреди ночи уехал.
Вернулся через неделю, такой весь слегка растрепанный, слегка пьяный, дико пахнущий чужими духами. Подошел и швырнул мне три чулка. Сказал: «Вот! Если не нужен тебе, я найду других!»
Ушел вниз, и больше суток сидел в гостиной у камина. Вечер, ночь, день, и следующую ночь тоже. Ждал. А я была в таком ужасе, что боялась выходить. Плакала, не понимала, что происходит, что мне делать с этим теперь? Я была раздавлена. Он сидел там, а я не выходила.
Потом он уехал, и месяца три я совсем не видела его… Зато много слышала потом о его подвигах, о том, как он меняет женщин одну за другой. Готова была умереть со стыда. Мне казалось, теперь все будут показывать на меня пальцами, будут презирать, поймут, что со мной все не так, раз Нэт… Мне понадобилось все мое мужество, чтобы выйти из дома.
Потом как-то привыкла.
Но те три чулка… Когда я нашла их спустя двадцать лет, то поняла, что они новые. Их никто никогда не надевал. Вернее, новые шелковые, а шерстяной не раз аккуратно стиран и штопан. Но, готова поклясться, его тоже, как и два других, он не снимал с женщины вместе с одеждой. Ему эти чулки отдали. Даже неважно кто. Он не изменял мне в тот раз. Это была последняя попытка сделать хоть что-то, хоть какие-то чувства во мне пробудить, пусть даже злость и ревность. Он сутки тогда просидел у камина, в надежде, что я выйду поговорить. Но я не вышла.
Признаться, теперь я на многое взглянула иначе.
Из Кинса мы выехали ближе к полудню. Я плохо спала ночью, но под утро заснула и долго проспала. Выехали не спеша, почти уже вышли на главную дорогу, тут нужно было немного проехать через лес…
Я слышала, что в здешних местах неспокойно, но мою карету с гербом всегда было видно сразу, никто не трогал, связываться лично с герцогом никаким разбойникам не хотелось, куда проще ловить рыбку помельче, безопаснее.
И вот сейчас в экипаже Майкла…
Честно говоря, я настолько не привыкла, что даже не ожидала.
И когда лошади остановились, я особого значения не придала, мало ли что.
Но потом услышала голос моего кучера.
— Что вам надо? — крикнул он, очень встревожено.
И я тоже разом напряглась. Выглянула в окошко, осторожно, не показываясь на глаза.
Там, впереди на дороге стояли вооруженные люди. Двое верхом, еще трое так. Пока выглядывала, поняла, что сзади за каретой на дорогу выходят еще. И… много…
— Оружие и все деньги из карманов оставляете здесь, — крикнул один из тех, что верхом и впереди. — Если все сделаете тихо, я позволю вам уйти. Если нет, то умрете.