Я подождал, пока в коридоре все стихло, спрятал в карман ту самую деревянную фигурку кошки и пошел вниз. Слава Матери Божьей, мне не попалась на пути эта гнида Валери.
Гедвика сидела в своей каморке за столом. Он был совсем маленький, у нее локти свисали вниз, на нем еле тетрадка помещалась, на этом столе.
— Привет.
— Привет, — ответила она, закрывая тетрадку рукой. И больше ничего не сказала, ни о чем не спросила. Смотрела немигающими прозрачными глазами, будто ждала, когда я уйду.
— Чего пишешь? Уроки же кончились.
— Ничего, — она не убрала руку.
— А я тебя с Рождеством поздравить хотел, — я положил фигурку кошки на стол и чуть ее подтолкнул. Взгляд у Гедвики немного потеплел.
— Спасибо…
Она на секунду убрала руку от тетрадки, я увидел, что она не писала ничего, а рисовала — что-то странное, горящий дом, девушка, лежащая вниз лицом, а на спине у нее огромная звезда, — мрачные рисунки, чего она вдруг?
— Только мне нечего подарить тебе в ответ. У меня ничего нет.
— Да мне не надо ничего. Слушай, ты на коньках кататься умеешь?
— Мне не разрешали нагрузки.
— Ясно… Ты на маму мою обиделась, да? Ты поэтому такая?
Она закрыла тетрадь.
— Обижаться? За что? Она холодная, как Полярная звезда.
Тут уже я подскочил.
— Погоди, но она просто сделала замечание, а так она добрая, просто…
— Добрая — к тебе и Катержинке. Красивая? Так у нее денег сколько.
— Но подожди! Ты же пойми, не все могут так сразу полюбить чужого ребенка.
Она выпрямилась и опять посмотрела на меня прозрачными строгими глазами:
— Ты что сказал?
— Я сказал? А что я сказал? Ну просто не все могут полюбить чужого ребенка, постороннего…
— Уходи, пожалуйста. Уходи.
— Подожди, ты не так меня поняла, я…
— Просто уйди.
И я оказался за дверью, и сам не понял, как. На кухне старая Марта чем-то гремела, сверху доносились возбужденные голоса — это мама и пани Каминская что-то обсуждали. Я стоял посреди коридора и смотрел в пустоту. Вот так вот! На что же она обиделась?
Опять вспомнился кольт, жаль, конечно, что греха таить. А, ладно! Не в ногах же мне было у Юльки валяться, вымаливая отсрочку. Но почему Гедвика вдруг обиделась, что изменилось?
Я подождал, но в ее каморке было тихо, будто она там сидела и не шевелилась. Мне ничего не оставалось делать, только пойти к себе. Вот Анджей, тот самый, что мне на вечеринку звал, говорит — если женщина обиделась, надо дать ей побыть одной, а он в этом что-то соображает, ему уже четырнадцать лет, и он с девочкой в театр ходил.
========== Тайная вечеря ==========
Я проснулся от того, что мне на голову упал сугроб. Причем перед этим мне снилось лето, деревня, — наверное, Закопан, — и мы там были с Гедвикой, и в четыре руки гладили кошку, которая вырастила чужих котят, а над нами свисали ветки сирени, и вдруг эти ветки превратились в зимние, и с них посыпался снег. Я подскочил, протирая глаза. Надо мной стоял Стефан Каминский и улыбался до ушей.
— Вставай, соня! Уже завтрак давно прошел, мы играем в снежки!
Я подскочил и начал собирать остатки снега, чтобы кинуть в него:
— Ах ты…