— Я поверю тому из вас, кто искуснее солжет, — сказал отец и приказал всыпать мне плетей за неуклюжесть.
Рука зажила, но это стало уроком. И не только для меня, но и для братьев — плетей не хотелось никому. И мы старались, как могли. Мы лгали не только папеньке, мы лгали всем, и даже самим себе, оттачивая искусство вранья и манипуляции. Последнее было обязательным, ведь, если ты сам не поверишь в собственную ложь, значит, не поверит никто. Со временем мы поняли: чем грязнее обман, тем желаннее он для слушателя. Мерир и Морей могли победить меня в любой драке на первых же минутах, но в искусстве лжи они мне и в подметки не годились. Потому что я лучше всех умела лгать себе. И сейчас мне не составляет труда самой поверить в наскоро придуманную историю.
Я представляю обнаженную кожу куратора, обтягивающую крепкие мышцы, вспоминаю свое смущение, свой дискомфорт и пересохшее горло, когда его тело находилось в такой близости от меня… Делаю большие глаза, губы уже дрожат, и первая слеза скатывается к подбородку.
Не надо было на меня орать и винить меня во всем.
— Он… Он…
— Что «он», кадет? — ректор подается вперед, ловя каждый мой всхлип.
— Он приставал ко мне! — я в ужасе прикрываю рот рукой, вызывая в памяти наклоняющийся ко мне темный силуэт.
— Кто? Мастер Ирэ? — мы понимаем друг друга без слов, но условности должны быть соблюдены.
— Да! Я… Простите, мне так больно об этом говорить!
Я натурально всхлипываю, вытираю слезы. Прогнать жуткое воспоминание нехватки воздуха, чего-то, что заползало в самые глубокие уголки моей души, гораздо сложнее, чем его возродить.
— Можно я пойду? Хочу привести себя в порядок, — я заискивающе смотрю на ректора Ринора.
— Конечно, конечно, мы разберемся без вас, — осчастливливает меня высшее руководство, алчно поблескивая вспотевшей от наскоро придуманных новостей лысиной.
По широкой дуге обойдя ректора, я спешу в свою комнату.
Еще метров десять своего пути я искренне верю, что поступила правильно. Мастеру Ирэ нет места в моем окружении. Два огненных кота на одной горе не уживаются.
Еще через десять метров приходит мысль о том, что я совершила гадкий поступок, он мне все-таки жизнь спас. Нес на себе, не бросил замерзать, да и вообще мужик правильный. Заслуг военных у него много…
На лестнице, ведущей в жилое крыло, я останавливаюсь, разворачиваюсь в стремлении вернуться и опровергнуть свои слова, но тут же одергиваю себя и иду дальше. Папенька бы мне за такое глупое сострадание пятьдесят плетей всыпал.
Кадеты еще не шныряют туда-сюда, видимо, для дел рутинных еще слишком рано. Я прохожу по нашему крылу незамеченной. Уже почти возле входа на свою винтовую лестницу я нахожу логичное оправдание тому, что хочу сделать (да, нужно признать, хочу всем сердцем): сколько проблем можно ожидать от полковника Хагана Ирэ в будущем, если сейчас ректор передаст ему мои слова? И, кроме того, мне ведь от него кое-что нужно, разве могу я поступиться шансом из-за своих обид?
Окрыленная своими мыслями я резко разворачиваюсь и уже не останавливаясь бегу обратно. Точнее, теперь я бегу в кабинет ректора, надеясь, что он все-таки не сразу начал разборки с новым преподавателем. Хотя с моей везучестью только и надеяться на благополучный исход.
Кабинет ректора ближе, чем его комната. Я вбегаю на административную галерею. Ректор располагается в странном помещении неправильной формы, в котором нет окон. Как и во всех нормальных заведениях, кабинету высокого начальства предшествует обитель его бессменного секретаря.
Я влетаю без стука и еще не успеваю ничего сказать, как высокая тощая женщина со странным вязанным аксессуаром в виде полосатой кошки на шее, она же мите Лонут, изрешечивает меня своим убийственным взглядом.
— Явилась!
12
— Явилась, — подтверждаю я.
— Иди, тебя уже ждут, — ее скрипящий голос ранит мои ушные перепонки, но я решаю еще потерпеть и задать очередной вопрос:
— Кто ждет?
— Сейчас узнаешь, — она гаденько хихикает и указывает на дверь.