Кила покачала головой, но ничего не ответила.
— Я думала, раз уж он согласился позволить мне делать ему уколы, то будет благоразумен, но это не так. С ним нет ничего, кроме трудностей, — пожаловалась я Киле. — Он груб, подл и полный придурок по отношению ко мне. Я настолько близка, — я показала указательный и большой пальцы на волосок друг от друга, — чтобы воткнуть инсулиновую ручку ему в гребаный глаз.
Губы Килы дернулись.
— Если кто и может заставить его принять лекарство, так это ты, Адо.
Я простонала.
— Не знаю, почему мы только и делаем, что спорим. Буквально. Это все, что мы делаем. Это все, что мы когда-либо делали.
Кила хихикнула:
— Может быть, ему нравятся перепалки с тобой. Ты когда-нибудь думала об этом?
Нет, потому что это глупая идея.
— Перестань, он не выносит меня так же, как я не выношу его. Мы счастливы в ненависти, Кила.
Она рассмеялась и покачала головой.
— Вы оба сумасшедшие.
— Я знаю, что сошла с ума, — заявила я. — Только сумасшедшая женщина будет мириться с его гормональной задницей. Говорю тебе, женщина, которая, в конце концов, будет с ним, должна будет иметь ангельское терпение.
— Я тебя, бл*дь, слышу, болтушка! — проревел Кейн, спускаясь по лестнице.
Я зарычала и тихим голосом сказала Киле:
— Я убью его раньше, чем это сделает диабет.
Она тихо рассмеялась и посмотрела на Кейна, когда он сошел с последней ступеньки лестницы.
— Что тут смешного? — спросил ее Кейн.
— Ничего, — ответила она и вытерла слезы с глаз.
Я прищурилась, глядя на Кейна.
— Как это называется?
Он взглянул на часы на стене позади меня и ответил:
— Два тридцать пополудни.
— Я называю это «час ленивого ублюдка», — прошипела я.
Кила протянула руку и обняла меня, когда ее тихий смех перешел в слышимое хрипение.
— Прости, мам. Я должен был встать до полудня? — спросил Кейн, усмехаясь.
Я сверкнула взглядом.
— Ты прекрасно знаешь, что я должна была сделать тебе укол в восемь утра. Я заехала по дороге на работу, а ты не открыл дверь. Не корми меня ерундой о том, что ты меня не слышал. Я слышала, как ты смеялся, когда угрожала тебе.
Он ухмыльнулся, но не стал отрицать обвинения.
— Ты невероятен, — прорычала я. — Ты хочешь заболеть? Потому что, если ты не будешь принимать инсулин, тебе станет плохо — никому другому — только тебе.
Кейн продолжил ухмыляться.
— Может быть, мне нравится причинять себе боль.
— Продолжай болтать, — предупредила я его, — и я причиню тебе все виды чертовой боли.
— Это обещание, Куколка? — спросил он и издал звуки поцелуя.
Я взвизгнула и хлопнула Килу по плечу.
— Ты видишь? Понимаешь, с чем мне приходится мириться? Гребаный мужчина-ребенок!
— Я настоящий мужчина, детка. Ты достаточно видишь мой член, чтобы знать это, — снова усмехнулся Кейн.
Кила остановилась посреди своего приступа смеха и уставилась на меня с широко раскрытыми глазами.
Я прорычала:
— Под этим он имеет в виду, что в основном он без белья, когда мне приходится делать ему инъекцию в бедро и заставляет меня смотреть на его пенис.
Кила подошла к Кейну и дала ему пять.
— Это блестяще.
Блестяще?
— На чьей ты, черт возьми, стороне? — спросила я у Килы.
— На стороне любви.
Любви?
— Что? — рявкнула я.
Она все еще смеялась, когда повернулась и направилась к двери в холл, не ответив мне и даже не попрощавшись. Я повернулась и уставилась ей в спину.
— Куда, черт возьми, ты собралась? — сердито спросила я.
Кила подняла руку и помахала, не оборачиваясь.
— На первый прием к психотерапевту через полчаса. Мне нужно уйти отсюда, иначе я упаду в обморок от смеха. Увидимся.