— Полет, можно сказать, так же близок, как и семья.
— Да. И посмотри, как он любит Уголька. Он может выглядеть жестко, но он всегда заботится о своих детях. Что? Почему ты смеешься?
— Ты уделил этому больше внимания, чем кто-либо из нас.
— Ну, по-моему, это очевидно. Любому посчастливилось бы назвать вас своими спутниками жизни… — Грейсон прервался, когда чайник засвистел. Но когда он поднял его, то пошатнулся, так как руки его устали за день, и ударился животом о край горячего металла. Это было всего лишь короткое прикосновение, но я знал, что его хватило, чтобы задеть кожу. Грейсон выругался и с грохотом поставил чайник обратно на плиту.
— Ах, черт, — пробормотал он, поднимая рубашку и касаясь красной линии рядом с пупком.
— Ты в порядке? — спросил я, вставая. — Ребенок…
— Я в порядке. Просто слегка обжегся. Кажется, что все вокруг хочет меня поджечь.
Я подошел к нему и убрал его пальцы от ожога.
— Выглядит весьма болезненно.
— Если бы я только умел так обращаться с теплом, как ты, — сказал он. — Еще мази?
— Если ты позволишь… — Я задрал рубашку на его беременном животе и опустился перед ним на колени. Затем, зажав его живот между ладонями, провел языком по ожогу.
Грейсон ахнул и схватил меня за запястья.
— Что ты делаешь?
— Я… Разве это не человеческий обычай?
— Облизывать меня?
— Я прошу прощения. Я подумал, что, возможно, для людей нормально использовать такой контакт, я неправильно истолковал…
— Что? Почему ты так подумал?
— Ты, кажется, одержим идеей лизания.
Грейсон засмеялся.
— У людей точно нет такого обычая. — Он скользнул руками вниз по моим запястьям к ладоням, и сжал мои руки. — Но… я не против, если ты сделаешь это снова. Для облегчения боли, понимаешь? Кажется, это работает.