И Барченко поехал. Во-первых, ему нечем платить за комнату, а фон Вительгаузен вернулся к осени в Нарву. Во-вторых, хотелось попросить прощения. А в третьих взять грамоты из семейного архива, подтверждающие дворянство. Хотя он понимал: подтверждать, скорее всего, нечего, отец не смел настаивать, записывался купцом.
В поезде, на одном убогом полустанке, когда грязные кочегары возятся в чреве котла, Барченко задремал. Перед тем он много думал о тайном "Ордене мечей", куда допускают лишь цвет европейского дворянства. В глазах проносились хищные орлы, горели венки из дубовых листьев, мчались валькирии в Вальгаллу, а затем дрема сменилась кошмаром. Александру приснилось, что прошло сорок лет, меченосцы захватили половину мира, разрушают города, украшают высокие арки своими символами. Орлы цепко держали когтями свастику - индийский знак круговорота, выклевывая глаза толпам людей. Было жутко. Он не успевал проснуться, протягивал руки, пытаясь защититься от орлиных когтей, но они уже впивались в левый бок.
Больно! Но поезд тронулся, пассажир едва не упал на пол, очнулся.
Это совсем как у графа Яна Потоцкого, вскакиваешь утром с когтями в боку, и нигде не найдешь покоя...
В Елец он прибыл неожиданно. Братья были в гимназии, сестренка ушла с няней в заезжий зверинец. Дверь открыла горничная, не сразу узнав: господина Барченко нет дома.
Выглядел Александр усталым, ободранным. С опаской сел на коленкоровый диван, дожидаясь отца. Василий Ксенофонтович сына не признал, приняв за клиента, и уже хотел спросить, по какому делу молодой человек, да осекся...
В дороге (он ехал безбилетником, прячась от кондукторов под скамейками) Барченко едва не расшиб себе голову о железный край сидения. Путь из Нарвы до Ельца занял почти две недели, приходилось прыгать, нагибаться.
В спешке не заметил, как от постоянных акробатических трюков, складываний тела вдвое, втрое, вчетверо с шеи слетела серебряная цепочка и серебряный крестик. Обнаружил это уже в Ельце, когда раздевался перед мытьем. Зная крутой нрав и непререкаемую набожность Василия Ксенофонтовича, слезливую мамину религиозность (дочь священника!), блудный сын почувствовал приближение страшной бури.
- Отец меня измучает! - патетически воскликнул он, стоя голым на холодном полу. Захотелось немедленно выскочить в окно, как нашкодившему мальчишке, и бежать куда угодно. Но голышом влететь в сентябрьскую мглу, в круговорот желтых листьев! В то, что рассеянный, близорукий Саша действительно посеял свой крестик по чистой случайности, елецкий нотариус вряд ли поверит. Правильные люди крестов не теряют...
Барченко вышел в столовую к вечернему чаю, прикрывши шею стоячим воротничком старой рубашки.
- Что ты в этой рубашке, сказала мама, она же жмет и выносилась до дыр!
- У меня горло заболело, ответил он, хочется, чтобы шея была закрыта...
Но мама как бы невзначай потрогала шею сына. Цепочки не оказалось.
Разгорелся скандал. Отец подумал самое худшее - отречение от христианства. Мама плакала, умоляя признаться, кто и когда посвятил ее ужасное чадо в лоно сатанизма.
- Саше веры нет - заявил Василий Ксенофонтович, смотрите, что он пишет! Одни фантазии! Пещеры, индусы, Египет, крокодилы, полеты наяву...
Слова отца, злые, несправедливые, истасканные, разозлили Барченко.
Он вспылил, закричал, словно желая поквитаться: будто наша семья всегда была оплотом православия! Папа, не ври! Я знаю, что мы евреи... Выкресты!
- Кто сказал тебе эту чушь? Откуда выкресты? Что ты мелешь, Саша?!
- Я говорю правду! - в памяти промелькнула детская находка: тайничок красного дерева, свидетельство о крещении Авраама Исаевича и серебряный лимон.