- А вы молчите, потому что так надо или сами не хотите общаться?- не удержал спросить ее.
- Я очень больна, пан. Мне трудно разговаривать.
Уходя, уткнулся в нечто мягкое и жирноватое - в шубку из барсучьего меха.
Барсуков на красной атласной подкладке носили в основном дамы полусвета 18 века - для порядочных женщин шкура этого зверя сначала считалась почти неприличной, а потом барсуки кончились, меховщики перешли на енотов.
Я стал приходить к ней каждую среду. Пытался выудить, кто она, почему здесь очутилась, но "покойница" не отвечала. Она просто целовала и гладила, выслушивала, обнимала. Иногда рисовала странных существ, в коих я опознал опоссумов, бандикут и прочих представителей семейства виверровых. Откуда взялись в Галиции эти австралийские зверюки, не задумывался. Мало ли какие странные чучела привозили из экзотических путешествий! Плавал же с капитаном Тасманом местный уроженец, привозил в село трофеи: полосатого сумчатого волка и непонятное создание, толстое, черное, с белым галстуком под шеей и с малиновыми отворотами ушей. Опоссумы на ее рисунках состояли из одних глаз и хвостов. А электрические рыбы - плоские, раздавленные скаты, длинные извивающиеся угри - изображались с энциклопедической точностью. Где нужен плавник - там плавник. Где игла - игла. Где пятнышко - непременно будет точно такое же пятнышко.
Я ничегошеньки о ней не знал. Ни имени, ни названия села, училась ли она рисованию или это ее врожденный дар. Судя по скупым словам хозяйки, эта особа была подобрана ей на дороге в весьма плачевном состоянии. Коса отрублена чем-то острым - чуть ли не топором, одежда изорвана и вымочена в утренней росе, руки и ноги исколоты терновыми иглами. Кроме того, несчастная оказалась без нижней сорочки, в одном длинном мужском носке домашней вязки и пыталась изобразить из себя немую. Долгое время она не произносила ни единого слова, сидела сумрачная у окна или в углу на венском стуле, равнодушная, с закрытыми и выплаканными глазами.
Зато ко мне "покойница" почему-то прониклась доверием, постепенно стала разговаривать - о горе, которое она перенесла и о горе, на которую она любила забираться. Рука ее лежала на моих плечах, и немая, мертвая, в темноте она шептала на тихом странном языке, и мы казались живыми. Вечером приходил к ней и смотрел на неподвижное, почти не дышащее тело, распростертое под простыней. Трогал пальцами ее закрытые глаза, дергал маленькие черные реснички. Изредка она умоляюще смотрела, словно напоминая - не говори, по правилам я мертвая. Я ее полюбил и, думаю, она отвечала мне взаимностью. Вскоре волосы ее отросли, терновые цапки затянулись, худоба прошла. "Покойница" стала медленно возвращаться в себя, прихорашиваться и выходить на прогулки.
Но продолжалось это несчастное счастье недолго. в бордель пришел человек средних лет и твердо сказал: "мадам" силой держит душевнохворую, беспамятную особу, его односельчанку.
- Ее зовут Ада Кинь-Каменецкая. У меня есть все документы. Если вы ее мне не позволите забрать, я пойду куда надо, и ваше достопочтенное заведеньице закроют в два счета.
Больше всего на свете мадам Немзиц боялась полиции. Она настолько перепугалась от одного этого слова, что даже не открыла рот, не закричала - да я ее спасла, голой подобрала, приютила, не сдавать же мне ее в участок! Вместо всего этого хозяйка повела визитера к "покойнице". Ада односельчанина признала, обратилась к нему по имени-отчеству, как к человеку, давно ей знакомому, и сама объявила, что хочет уйти. Через час ее уже не было в городе, а мадам ломала голову, где найти другую такую безмолвную и безразличную. Заработанные в борделе деньги, а так же барсуковую шубку, платья и рисунки она не забрала.
5. (Ал)химические братья.