Свист - и змеиный язык, холодный и мокрый, обвил мою шею. Я задыхался, но не кричал, чувствуя, что меня парализует и ударяет током. Через несколько минут был уже мертвец.
- Теперь тебя можно предъявить комиссии - констатировал доктор. - Разрыв сердца после сильного нервного потрясения. Или, может, ящур?
На этом слове из-за запертых дверей вылезли древние чешуйчатые рептилии. Над моей головой склонялись морды огромных ящериц и одобрительно кивали. Потом я ничего толком не запомнил. Кажется, девицы-сиделки мыли меня в ванне, разворачивая и отворачивая руки и ноги, словно я был неживой куклой, вытирал, сушили, переодевал в гражданский костюм с букетиком незабудок в петлице. Принесли гроб. Краем глаза прочел на крышке - гроботорговец Бруснивер, высшее качество. Под фирменным клеймом даже разглядел примечание - сосна 216.
- Сосновый гроб самый дешевый - застучали в мозгу слова этого хитрого предпринимателя.
Первые часы мне казалось, будто все это объясняется просто: Эрманн, желая спасти помешанных от пересмотра диагнозов, исполнил свое обещание дать всем кокаину, но нечаянно напутал с дозой. Поэтому уже двое суток не могу выскочить из этого неестественного полусна, полубреда. Но я не помнил, давал ли мне Эрманн кокаин. Кажется, нет. В его аптечном шкафчике лежали самые простенькие лекарства - хина, бром, касторка, дезинфекционные растворы, может, немного, ртутной мази и совсем мало порошка из высушенных листьев дерева коки. Но потчевать ими разрешалось лишь в экстремальных случаях, а все рецепты и дозировки Эрманн должен был вписать в особый журнал.
Пока валялся ни живой, ни мертвый, Кульпаркив пережил новое нашествие. Не все семена гороха, бобов и тыквы дали тонкие ростки - часть их склевали грачи. Но и выросшая ботва оказалась в одночасье съедена непонятными черными рыбами. Больничный огород остался с одиноко торчащими обглоданными стеблями. Рыбы появились внезапно, из высокой травы, накинулись на нежные листочки. Заметила их гревшаяся на солнце кусачая Маженка. Переполох с угрями, съевшими (или не съевшими) будущий урожай, заставили Эрманна забыть про мои "похороны". Вспомнив об этом, он приказал старичку-сторожу наточить могилу и сам подыскал удобное место для ямы. Церемонию назначили на четверг. Требовалось непременно присутствие священника и врача. Но со священником он промахнулся. Доктор Эрманн, как и многие образованные люди того времени, был агностик, к религии прохладный. Формально лютеранин, однако в кирхе на Замарстынове прихожане никогда не встречали доктора. Торопясь и не подумав, он позвал не православного, а греко-католического священника. Первым ко мне приблизился врач. Он взял мою руку, что-то пробормотал, пощупал пульс, и, не веря, что у пролежавшего три дня умершим человека может остаться столь розовый цвет лица, прижег для верности мне пятку железом. Ничего не почувствовал, но унюхал сладкий запах прожженно мяса.
- Мертв - вынес он свой вердикт.
- Жив - подумал про себя я.
Греко-католический служитель пропел мне страшную отходную. Я тоже не знаток Унии, но догадался - что-то здесь нечисто. Слова не те. Священник ненастоящий. На пальце у него красовался серебряный перстень с адамовой головой - черепом, державшим в зубах колючую ветку розы. Покоился он на двух скрещенных костях. Этот узор двух костей и стебля розы - создавал три буквы: ХИР. Что они обозначали, не знаю. Наверное, перекрученную надпись латынью - Христос - иудейский царь. Лопата пронзила весеннюю землю. Комья слпшейся глины ударили по крышке гроба. Когда ее заколачивали, Эрманн лично вырвал молоток из рук сторожа.
- Разве ж так заколачивают? - сердился он. - Тише надо. По моим глазам чья-то тонкая нежная ручка провела платочком с вышитым цветком шиповника. Она же поднесла к губам чашу. Холодное толстое стекло с отвратительным маслянистым напитком. Касторовое масло! Гадость это отменная.
12. Мои дальнейшие мытарства.