Кожа была по цвету землистая, а корочки указывали на явное нездоровье. Софья давно испортила себя нездоровым образом жизни. В процессе массажа я слегка и как бы понарошку отчитывал Соню за её наплевательское отношение к собственному здоровью.
Она целиком сняла майку, как бы невзначай, но при этом очень навязчиво показав мне грудь. Ничего особого в ней не было. Обычная грудь. Кожа на ней была белая, как тело червя, а сосцы лиловые.
Что было дальше?
Она предложила сделать мне тоже массаж. Сначала я отказался, но тут же дал заднюю и согласился. Соня стала меня раздевать, постепенно раздеваясь сама. При этом она похотливо хихикала.
Наконец, она стала обнимать и целовать меня. К этому времени с меня как-то сами собой пропали штаны.
– Знаешь, мне кажется, в этом есть что-то сексуальное, – сказал я, и мне сразу стало стыдно из-за того, какую нелепицу, какую глупеть я сказал.
Очевидно, в том, что делала со мной Софья, не просто было что-то сексуальное. Это и была попытка заняться со мной сексом. Что это ещё могло быть?
Впрочем, я вырос в культуре активного согласия. На всё нужно спрашивать разрешение. А потому я не знал, что мне делать. С одной стороны, Софья сама раздевает меня. С другой, она же ничего не говорила про секс, верно?
Я не хотел её ни о чём спрашивать. Спрашивать о таком не вполне прилично. Тем более, если парень спрашивает девушку. У неё сразу возникнет мысль, что он похотливая свинья. Я до последнего оттягивал, и лишь когда Софи сняла с меня майку сделал глубокий вдох и задал вопрос: «Соня, скажи, ты хочешь, чтобы мы занялись сексом?».
– А ты сам как хочешь? – с иронией спросила она.
Да, подумал я, прямого ответа на вопрос от неё не дождёшься. А что это за ответ вообще? Что значит, хочу ли я. Мне плевать: я сделаю то, что мне скажут. Исполню приказ. У меняет желаний. Вопрос – чего хочет она?
Впрочем, помятуя о правилах современного феминизма, я заключил, что раз она не сказала «да», значит имелось в виду «нет». Просто ввиду особенностей женской гендерной социализации она не хотела отказывать прямо, чтобы не обидеть меня. Ведь девушек и поныне учат быть «удобными». То есть по возможности никогда не отказывать или отказывать лишь в крайних случаях.
– Меня родители не так учили, – ответил я, стараясь не смотреть Софьей в глаза. Это было не так просто. Она прижала меня к себе, так что я лежал сверху, и наши животы соприкасались. Майка на мне была задрана до груди, на самой Сонечке уже давно не было ничего, кроме трусов. Её голос грудь упиралась в мою, так что я слышал, как быстро и аритмично бьётся её испорченное алкоголем и наркотиками сердце. Её лицо покраснело, маслянистый похотливый взгляд прищуренных глаз так и сверлил меня, будто спрашивая: «Ну, неужели устоишь? Давай, сделай это! Сделай уже!».
Я старался не смотреть. Я понял, что боюсь этого взгляда. Он делал мне больно. От него трепетало сердце и тряслось все тело. Я отвернулся и смотрел на алебастровый светильник, будучи сжимаемости нежными объятиями пухлых и мокрых ручек прелестной Сонечки.
– Родители меня не так воспитывали, – сказал я.
– Ну, и меня воспитывали, – произнесла Соня. – Надо преодолевать себя иногда.
Она знала, что говорить. Я очень захотел уже сделать это, чтоб всё закончилось хоть как-то. Но я не сделал. В следующий миг я захотел встать, одеться, убежать из номера и больше никогда не видеться с Софьей. Но этого я тоже не сделал.