— Настоящее золото, правда? — и лукавое подмигивание заставляет малышку заливисто рассмеяться. — А теперь попросим маму сохранить наш эликсир, — мужчина ловко уводит у дочери колбочку с жидкостью и передает ее мне. Пальцы от неожиданного прикосновения к его горячей коже пронзает необъяснимым чувственным электричеством. — Не уроните, пожалуйста, — говорит шепотом, приблизившись на жутко опасное расстояние. Такое, что я слышу на языке вкус его аромата, а в синих глазах легко пересчитываю пятнышки и рассматриваю свое испуганное отражение. — А Юла откроет ротик широко-широко, — тут же отстраняется врач и уверенными движениями помогает дочке запрокинуть голову. — Окей. Чуть шире, отлично. Скажи «а».
— А-а-а.
Малышка не успевает закашляться. Мужчина осторожно берет мазок и плавно окунает палочку в желтую жидкость в колбе, что я сжимаю вспотевшими пальцами и боюсь уронить.
— Да ты просто умница, Юла. Вся в маму, — мужчина лукаво смотрит мне в глаза, очаровывая, завлекая в сеть синевы.
— Мы с ней оцень похозы, — смелеет дочь. Ей очевидно трудно даются слова, и от усталости малышка все-таки падает на подушку, но в родных глазах все еще пляшут счастливые огоньки. Моя Юляшка смотрит на врача, будто ищет в нем что-то необыкновенное, будто он — настоящий волшебник. — А Миса в папу пошел…
— Богатырь, — мужчина проводит еще какие-то манипуляции, забирает у меня сосуд, дотрагиваясь до воспаленной кожи снова.
Я быстро прячу дрожащие руки под одеяло и делаю вид, что увлечена происходящим, а не воющим в груди сердцем и необъяснимой тягой к незнакомому мужчине.
Врач измеряет температуру дочке, та снова неизменно за тридцать девять, осматривает горло, а после долго и внимательно слушает фонендоскопом ее легкие, приподняв кофточку пижамки. Малютка ежится от холода и напряженно сопит.
В комнате повисает уютная тишина, мужчина смотрит на меня, не моргая, а я не дышу. Пока перед глазами не начинает плясать темная мошкара.
— Прячься пока под защитный купол, Юла, — врач нежно укрывает малышку и, поглаживая влажные волосы дочки около ушка, будто она ему родная, приговаривает: — Немного полежи, сейчас еще укольчик сделаем, а завтра будешь и петь, и танцевать.
— Я люблю тансевать, — вяло лепечет Юлечка.
— Миш, как там чай? — вдруг зовет мужчина, оглядываясь назад. — Помощь нужна?
Я с шумом втягиваю воздух, глотая очередную порцию сладкого возбуждающего аромата.
— Уже несу, — отзывается сын, появляясь в двери и осторожно внося поднос с четырьмя дымящимися чашками. Он у меня очень внимательный и заботливый мальчик. После исчезновения Сергея мне было очень сложно, но сынулька помогал прийти в себя. Он в тот миг словно старше стал, потому что крошка-Юляшка часто болела, а я забывала поесть и поспать. Пыталась выкрутиться из оставленных благоверным проблем. В том числе и многотысячных долгов… И копеек, которые Сергей тайно высылал нам на электронный счет, не хватало покрыть оплату за квартиру.
Врач оценивает скромные чашки, на двух ободки уже со сколами, и понимающе смотрит на меня, а Миша, краснея, вдруг шепчет:
— Только к чаю ничего нет.
— Сейчас найдем, — мужчина ласково щелкает по носу дочурку, и она вдруг ясно улыбается, будто и не болеет вовсе. — Ты любишь бананы, Юла?
— Оче-е-ень, — в светлых глазках дочки вспыхивает восторг и благодарность.
Из кожаного портфеля, будто по волшебству, появляются два спелых фрукта, и врач снова переводит пронзительный взгляд на меня.
— Жаль, только два прихватил.