— Ты тоже хочешь меня, — и щурится. Хитро, как только он умеет.
— Ты не по адресу. Я такими вещами не увлекаюсь, — так противно, что он считает меня распутной текущей самкой, но последние недели я сама не своя — будто отравлена после его появления.
— Сексом все увлекаются. Тем более, это очень полезно для здоровья.
— Я, — выставив руки, толкаю его в грудь. — Сказала. Нет.
Аверин не отступает. Смеется. Красиво так, переливчато, глубоко, отзываясь в груди нежной вибрацией.
— Но почему? Я же красивый. Страстный. Сделаю тебе хорошо, не сомневайся.
— Ты наглый придурок, вот кто.
— Наглый, да, но не придурок, — хохочет. — Хотя… может, чуть-чуть сдурел от тебя. Все ты виновата. Слишком пахнешь. Слишком… недоступная и манящая.
Так хочется засмеяться в ответ, но я мотаю головой, чтобы прогнать внезапную веселость. Все серьезно. Он — моя старая хроническая болезнь, и я не хочу снова заболеть. Не имею права. Должна его прогнать, желательно так, чтобы никогда больше не вернулся.
— Я замужем, Давид, — надавливаю ладонями на его грудь, пытаясь отодвинуть, но Аверин, как гора. Твердая, горячая, с вулканом на вершине, что вот-вот разродится лавой.
Ступает ближе, наклоняется и снова смеется.
— Муж тебя явно не удовлетворяет, Ласточка, если ты так голодна, — он так быстро стискивает меня в объятиях, что я не успеваю опомниться. — Я сделаю тебе приятно. Ты не пожалеешь. — Ладонь нагло проскальзывает под футболку, под ней ничего нет — лифчик совсем развалился, и, соприкоснувшись с кожей, заставляет меня тихо пискнуть. Аверин ловок и быстр, стискивает сосок и широкой амплитудой растирает его между пальцами, отчего я теряю равновесие и дар речи.
Только и слышу трах… трах… трах в груди и вытянутый над ухом стон. Мой. Или его. Плевать. Теряюсь в острых и нужных мне ощущениях, плыву по бурной реке, что угрожает растереть меня о прибрежные камни. Что я творю?
— Умоляю, — сипло роняю, когда Аверин приподнимает меня за талию и усаживает на стол. — Отпусти.
— Не могу… — губы к губам, но не в поцелуе, а в настоящей борьбе за воздух. Так глубоко и жадно, что я теряюсь в пространстве и времени. Прихожу в себя, когда Давид стаскивает с меня джинсы, приподнимает осторожно, чтобы освободить ягодицы, и холодная столешница касается голой кожи, а одежда падает на пол с тихим шорохом.
Миг, звонкий, как будто звезды с неба угрожают просыпаться, и Аверин высвобождает себя, немного приспуская брюки. И взгляд не отводит. Горячий, дикий. Не спрашивает, не ждет, жадно прижимается, чтобы развести шире мои ноги и толкнуться, но внезапно с рыком вскрикивает, словно его батогом ударили по спине, и отстраняется. Буквально отскакивает, пытаясь что-то сбросить с себя.
Я от неожиданности и возбуждения не соображаю — так и сижу распластанная на столе, а потом замечаю черно-белое лохматое чудо, бросившееся наутек из кухни.
— Ох, скотина ты, Мурчик, — огрызается Давид. — Я же отомщу. Отрежу кое-что — не будешь такой резвый… Усатый охранник.
Я едва не падаю на пол, слетая со стола. Быстро поправляю футболку, благо она длиннее бедер и все прикрывает, и в ужасе смотрю, как на белоснежной рубашке Аверина проступают алые росчерки, а мужчина, выглянув из-за плеча, будто и не обеспокоен ранами, неотрывно смотрит на мои губы и вдруг смеется.
— Только не говори, что ты замужем за котом.
Глава 11
Давид. Наши дни
Поначалу мне кажется, что она растерялась и, приоткрыв, мною обласканный секунду назад, рот, перестала дышать, но девушка вдруг отряхивается и на ее губах появляется ясная, незнакомая мне улыбка. Улыбка, напоминающая солнце, согревающая до дна моей испорченной души.