Многолетняя практика показывала: ко всему мог приспособиться человек, всё простить себе мог он. И даже к таким обстоятельствам, к такой страшной судьбе, как сейчас на Тир-Фради, были готовы силы его рода, его клана Речных Целителей. Но были ли готовы его люди?
Вдалеке поднимались дымы Веншавейе, и он зашагал в родную деревню, покачивая перьями на шлеме.
Мёртвому вождю нравилось чувствовать себя живым, и он шёл, широко шагая. Только одно расстраивало Катасаха: трава никак не вминалась под его порывистым шагом.
Он поджал губы и вызвал в памяти все те причины, по которым двигался вперёд.
Прежде всего, он — вождь, пусть даже мёртвый. И он отвечал за благополучие клана. И неважно, что он больше не жил в привычном понимании.
Он — лекарь, и как будто бы очень даже неплохой. И его дело — исцелять тела и души тех, кому ещё можно было помочь.
Он — наставник. И он будет передавать свои знания до тех пор, пока его смогут слышать.
Катасах потёр переносицу и ругнулся, споткнувшись о заброшенный муравейник.
Как оказалось, мысли о долге, подкреплённые переживаниями, заземляют, как будто овеществляют и облекают плотью устремления. Он зашагал веселее.
Он — мужчина, который осознал собственное право на счастье. Ему померещились застывшие в мольбе глаза Мев. Он обязательно вернётся и будет наполнять солнцем мрачный мир их будущего.
С юных лет, когда он только приступил к служению лекарем, перевязывая как-то одного из Воинов Бури, он понял: любовь всегда действие.
И Катасах начал учиться совершать поступки, утверждая и подкрепляя свою любовь к родному острову. Любовью вместе с нитками он сшивал порванные мышцы, любовью скреплял раздробленные кости под повязками, любовью заговаривал хвори покидать измученные тела и ослабшие души. Тир-Фради — это они, люди и звери, цветы и листья, связанные друг с другом, единые в порыве иметь право на жизнь, идти, оставляя следы, да в конце концов, просто быть. Любовь была единственной причиной, которой он оправдывал мир и себя самого. Даже когда получал в печень кованым сапогом бившегося в агонии контрабандиста или когда сдуревшая от боли андрижица поднимала его на рога.
Любовь же помогала собирать в корзину хрупких жёлтых бабочек для Мев. И любовь открывала глаза его сердца на грозную истинную суть нелюдимой Мев. Он спрятал улыбку и ускорил шаг.
В деревне целитель сразу же направился в свой бывший дом, в главную хижину. Было сумрачно, холодно и довольно уныло. Повсюду были разложены пахнущие хвоей вещи Айдена. Чего-чего, а чистоплотности ему было не занимать. Айден сидел на циновке в темноте и толок в ступке какую-то соль.
— Ну здравствуй, — проговорил Катасах. При малом освещении могло показаться, что он словно никуда и не девался, будто уехал, и будто вернулся.
Айден вздрогнул.
— Учитель?! Как такое может быть? — он вытаращил прекрасные поблескивающие глаза.
— Главное — захотеть, — тихо ответил Катасах и внимательно посмотрел на воспитанника. — Как поживаете?
Айден начал жаловаться и рассказывать, с каким трудом они сводят концы с концами, какой бесплодной и злой стала земля, сколько хворей разом начали атаковать оставшихся в живых, и что на Советах все очень мрачно и безнадежно.
Речь ученика лилась неестественно ровно, хоть и эмоционально в нужных местах. Но не было слышно боли сердечной, слова сыпались как отмершие осенние листья, они не были вырезаны на его, Айдена, костях. Катасах внимательно слушал и не улавливал ни малейшей вовлечённости молодого человека в решение названных бед.
— У тебя всегда было плохо с пониманием, где кончается чужое и начинается твоё. И где чужое становится твоим. Да и вообще, надо было сразу сказать: я выбрал тебя как самого бестолкового и негодного изо всех кандидатов в ученики. И могу с радостью отметить, ты стал неплохим лекарем. Что у тебя с лицом?
— Эта сумасшедшая кривоногая ведьма покалечила меня! — вспыхнул он и приблизил курносое лицо к коптящему огоньку лампы.
Каменная и глиняная посуда с коротким злым свистом полетела в молодого вождя Речных целителей.
Бабах! Об голову Айдена разбилась плошка с серным порошком. Бабах! Ступка рассекла бровь, и брызнула оранжевая кровь. Бабах! Большая миска глухо ударила в грудь. Когда посуда кончилась, Катасах стоял и оглядывался в поиске доступных предметов и тяжело дышал.
— Меня только-только оплакали, Винбарр еще не успел остыть, а ты уже прибежал к Мев. Я всё видел, Айден. И я бы убил тебя, сучонок. И не раз. Но нам, лекарям, к сожалению нельзя убивать. Я вот что решил. Ты будешь жить, чтобы трудиться во благо клана, а я при каждой встрече буду разбивать тебе рожу. Просто потому что могу, — Катасах пожал плечами и отправился к выходу. — И ведь знаешь, что странно — мне начинает это нравиться…