Пруд в летнем саду Академии цветет, я был там позавчера. Если бы я в него снова упал, то на этот раз не утонул бы – настолько много кувшинок и тины, что можно ходить по воде, как мифический персонаж из сборника легенд Хеймердингера.
Со студентами все спокойно, я уже приспособился, и меня более не коробят ни выскочки, ни тупицы, ни их опоздания, ни их прогулы. Раньше мне едва хватало терпения – когда огромная аудитория лекционного зала была неподвластна и гудела, как улей… Сейчас они внимательно слушают – почти все, – а кто не слушал, того я уже выгнал и увижу только на зачете.
Я до сих пор не понял, нравится ли мне преподавать… Даже если это так, мне все равно больше по душе научная работа…»
Мадам Лидия прервала чтение, отвлекшись на душераздирающие вопли из противоположной части особняка. Она сама не понимала, почему вдруг сентиментальные и наивные послания этого Виктора становились своего рода развлечением – перед тем, как отправиться в огонь.
И ей даже в голову не приходило, что письма стоило отдать адресату – и тем более ни в коем случае не читать. Однако мадам Лидия в силу тоталитарного характера и бесконечной убежденности в собственной правоте считала личные вопросы внучки своими делами, а необходимость следить за чистотой окружения наследницы – своей обязанностью.
Из флигеля по-прежнему доносились крики и грохот, и женщина поджала губы, вернувшись к письму.
«…мне все равно больше по душе научная работа. Я ощущаю себя на своем месте – среди лабораторного оборудования, за рабочим столом, в тишине под равномерный гул стабилизаторов напряжения, где никто не тревожит мое уединение.
Но я бы пускал тебя к себе. Мне иногда хочется, чтобы ты отвлекла меня – влетев стремительно, как ураган, сняв с меня сварочные очки, хватая за руки. Я злился, когда происходило что-то подобное – а теперь я бы не стал.
Я верю, что ты не сочтешь мои рассуждения глупостью. Но даже если я ошибся, несмотря на то, что я всегда хотел быть для тебя тем умным Виктором, которого ты привыкла видеть, с тобой мне не страшно было быть глупым.
Я помню, как ты позволяла мне быть любым. И как ты принимала меня любым.
А ты всегда была прекрасна – в праведном гневе, в момент пламенной речи, в отрешенной задумчивости… Я не говорил тебе об этом, и зря. Я буду говорить сейчас – потому что…»
– Почему?! – вопрошал – с болью и отчаянием – голос, настолько мощный, что резонанс рассеивался по стенам и потолку особняка де Бланов. – Почему я не могу просто умереть?!
Звон разбитого стекла вперемешку с шумом, очевидно, мебели, вылетающей из окна… Еще несколько минут Алекс будет буянить, а затем силы оставят ее, и она, опустившись на заляпанный кровью пол, свернется калачиком и затихнет. Потом слуги бережно перенесут ее на постель, введут нужную дозу наркотика, приберут учиненный беспорядок.
Ничего нового… Она уже много раз пыталась себя убить, много раз устраивала погром, но обновленное тело отказывалось останавливать работу.
Мадам Лидия искренне считала недовольство внучки блажью и невообразимой глупостью, противоестественным капризом. Вместо того, чтобы быть благодарной за жизнь, она занимается всякой ерундой!
«…говорить сейчас – потому что я не вернул тебе и капли доброты, которую ты ко мне проявила. Я был холоден – но только снаружи, потому что ты знаешь, как мне непросто вытащить из себя формулировки чувств.
Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо.
Твой друг Виктор».
========== 4 ==========
Части тел невероятных уродцев плавали в формалине, подсвеченные зеленоватым сиянием, Синджед сосредоточенно замер над хирургическим столом, а его гость задумчиво ходил туда-сюда по лаборатории, сцепив руки за спиной.
– Не хочу понапрасну тратить твое время, – произнес ученый. – Тебе лучше уйти, я еще не скоро закончу.
Посетитель так или иначе отвлекал его. Ошибка в текущей операции была бы непростительной.
– Я и не знал, что твои куклы значат для тебя так много, что невозможно прерваться.
Силко в очередной раз взглянул на тело на столе, и задержал взор дольше обычного. Картинка была ужасающей и красивой одновременно: обнаженные женские формы, пропорциональная, пусть и худая фигура, с сложным, подвижным, будто живым механизмом в центре грудной клетки, в которой ковырялся Синджед.
Алая плоть с запекшейся корочкой крови и сукровицы на стыке машинерии и тканей, фиолетовая паутинка вен на белой коже, шее, бедрах… Да, алхимик, действительно, на этот раз создал нечто невероятное.
– Она не просто кукла… – будто себе под нос отвечал ученый. – Она очень дорогой клиент.
– Дорогой сердцу или дорогой по цене? – усмехнулся Силко.