Как его угораздило свалиться в воду, она так и не выведала… Виктор, стуча зубами от холода и еще не прошедшего испуга, прижимаясь к девушке всем телом, лишь пробормотал: «Там были мои заметки», на что де Блан, улыбаясь в мокрую макушку, отвечала: «Настоящий ученый».
Она спасла его тогда, выловив, когда тот уже полностью ушел под воду, вытащила на берег и удерживала трясущееся тело, из которого потоком рыданий исторгалась вода.
Она ощущала его на расстоянии. И ей иногда чудилось, что он тоже – потому что иной раз он находил ее в самых укромных уголках Академии, о которых точно невозможно было догадаться… даже сравнив, как он утверждал, все прошлые события и спрогнозировав вероятные исходы.
Но Виктор не верил в недооцененные ресурсы тела. Он верил в разум – машину, стремящуюся работать вечно – тем самым загоняя тело до изнеможения.
Тело слабо, эмоции бесполезны… Порой в Викторе просыпался невиданный цинизм и мизантропия.
Но в большей степени, конечно, он был необъяснимо добр и терпелив, верил в науку как в способ изменить жизнь к лучшему, человечеству во благо.
========== 15 ==========
Мадам Лидия время от времени удивлялась, как судьба распоряжается человеческими жизнями, в какие хитрые перипетии складываются цепочки событий.
Хеймердингер был не единственным, кто знал о возвращении де Блан в Академию, пусть и под имяреком анонимного ревьюера… Декан, вероятно, из собственной наивности, не приняв к сведению комментарий бывшей студентки о том, что факт ее воскрешения должен оставаться тайной ото всех, включая ее семью, взял на себя смелость проинформировать главу столичного общества литераторов.
Декан полагал, что так он быстрее организует возвращение де Блан в научный состав Академии на полноценной основе – ибо за последнее время она не только наверстала упущенное исследовательскими трудами, но и частично осуществляла подобие учебной деятельности рецензента и супервизора, как для преподавательского состава, так и для некоторых групп студентов.
Бабушка Алекс продолжала читать письма Виктора, жалующегося на супервизора, который был никем иным как ее внучкой, которая в данный момент понятия не имеет, какую роль она по-прежнему занимает в жизни своего приятеля – раз он исправно пишет ей и ждет ответа.
Мадам Лидия поражалась его наивности. Как некоторые могут быть умны в науке – и непроходимо глупы в жизни… Пожилая женщина скорее относилась к тем, кто за счет хитрости и смекалки добьется своего, не прибегая к научным изысканиям.
Безусловно, она была экспертом в своей области знаний – но еще большим экспертом она была по части столичных интриг, ибо владеть другими умными умами намного сподручней, чем владеть блестящим, но одним, своим.
«Дорогая Алекс!
После отказа декана в смене рецензента я вспылил. Я настаивал, что тот намеренно ищет повод вернуть отчет на доработку, приводил примеры… Я даже показывал бумаги с пометками, как доказательство.
Профессор посмеялся надо мной. «Одна пометка на пятидесяти листах – это повод для гордости, а не для негодования», – заявил он.
И только тогда я вспомнил, как обычно выглядят работы, если они, действительно, не достаточно хороши…
В тот момент я еще как-то оправдывался и дулся, но потом осознание пришло ко мне. Выходит, я просто дурак, который предполагает, что всегда все делает идеально, и не приемлет ни одной пометки на диссертацию?
Пометки по делу, я согласен. То было важное недопущение… Я запутался, Алекс. Кажется, я был неправ. Я терпеть не могу ошибаться.
Оказывается супервизор писал на меня положительную характеристику, Хеймердингер даже дал мне прочесть – когда я не верил в доброжелательный настрой старого пердуна, ставящего пометки в моих безупречных работах…
Я иронизирую. Это единственное, что мне остается в этой ситуации.
Кажется, мне даже было немного стыдно.
Я скучаю по тебе.
Я очень хочу, чтобы мои слова воспринимались серьезнее, чем они выглядит на бумаге. Я пишу об этом постоянно – или мне кажется, что постоянно… Мне не хватает тебя, я скучаю по тебе, иногда я готов кричать об этом, звать тебя вслух – лишь бы ты, наконец, ответила мне.
Порой мне кажется, что все настолько изменилось, что я уже и не я вовсе. А порой мне кажется, что я все тот же студент, который падает в пруд, потому что мои тетрадные листы ветром унесло к воде, и я был настолько неуклюж, что решил утонуть вместе с ними.
Порой мне кажется, что я встречу тебя в коридоре Академии, и все будет как прежде – и ты возьмешь меня под руку, вовлечешь в очередное приключение, и я буду ощущать себя исключительным, сильным, способным на все, потому что в меня верят.
Ты дорога мне не потому что верила в меня, не потому что была добра ко мне, и была рядом – а потому что ты была самым чудесным существом во всем мире, при взгляде на которого все вокруг обретало смысл. Ты была больше, чем другом.