Код его становится полным, воссоединяется только после возвращения в кибепространство, в цифровую коробку его квартиры, на обманчивый островок знакомого окружения, лживый насквозь – ничуть не лучше посулов той же арасачьей пизды. Туда, где в зеркале нет отражений, за окном нет панорамы города – бесконечная тьма.
После подрыва лаборатории Биотехники Ви был оглушен. Сначала. Потом его разобрало от ярости и отвращения к себе, к совершенному, к Альт, к ситуации в целом. Он пытался дозваться, доораться до искина, но она молчала. Ни слова в ответ, ни, блять, полслова – словно он и не существовал вовсе. Она вообще не связывается с ним – просто подгружает в его код информацию о том, что требуется сделать, выкидывает в реальность, на процессор очередного бедолаги, и запускает, будто адскую программу уничтожения. И Ви не возражает. Пока все не заканчивается.
Он убивает невинных, пожирает чужие личности и умирает сам раз за разом, заметая следы – умирает жутко, мучительно, медленно, осознанно, беспрекословно. Правда, безболезненно. Спасибо и за малые радости.
Ви не знает, может ли конструкт ебануться в общепринятом смысле, но ему чем дальше, тем увереннее кажется, что это вполне себе реально.
Его, блять, энграммно трясет от отвращения к самому себе, от бессилия и собственной незначительности. Его мнение, его чувства, его протесты ни черта не значат здесь. Он не может привычно схватиться за ствол и рвануть выгрызать свою свободу, волю, ломать ситуацию, упорно искать варианты, потому что вариантов нет. Он не более чем бесплотный пленник в бессмысленных отвратительных декорациях места, в котором он когда-то был невообразимо счастлив. Места, которое он теперь готов возненавидеть всеми строками своего измочаленного кода.
Ощущение времени давно утеряно, и о том, что оно все еще движется вперед, Ви узнает из собственных воспоминаний о новой учиненной против воли жестокой хуйне – иногда он успевает отловить в данных информацию о дате. Оказывается, что миновало уже почти семь месяцев.
Почти семь месяцев наедине с самим собой – это охренеть как много времени для мыслей и рефлексии. Приятных и отвратительных. Столько, надо признать, Ви не размышлял, наверное, за все двадцать пять лет своей недолгой жизни.
Джонни утверждал, что думать полезно, и Ви был склонен с ним согласиться, но только не теперь, потому что будь проклят этот идиотский процесс, только множащий мучения.
После длительных и неоднократных размышлений Ви перестает понимать: жестокость, творимая им – следствие неполноты его кода и личности, или же это всегда было в нем и просто дремало под каким-то налетом принципов и цивилизованности? Он перестает потихоньку различать, что он чувствует на самом деле, а что наносное. Действительно ли ему жаль пострадавших непричастных? Или он это придумал себе, чтобы казаться лучше в своих же глазах? Не банальная ли это гордыня? Не плевать ли ему на самом деле на кровь, смерть, несправедливость и чужую боль?
В какой-то момент он почти жалеет о том, что отказался промаяться эти сраные полгода в собственном умирающем теле. Возможно, это спасло бы многих.
Стоит ли жизнь Джонни жизней всех, кого он теперь уничтожает? Справедлив ли этот обмен?
Если бы Ви сдержал свое слово, данное рокеру, и вернулся в свой измученный организм, изменило ли бы это хоть что-то? Не оказался бы на его месте Сильверхенд, пойманным в ловушку, лишенным свободы и права на выбор? Если это и правда случилось бы так, то уж лучше наемник в капкане, чем рокер… Джонни достаточно натерпелся разных видов плена. В самом деле, хватит с него этого дерьма.
А самое страшное в происходящем – Ви вообще не уверен, какая мысль, суждение, вывод или реакция принадлежат неизмененному ему, если Альт может кромсать его конструкт так, как ей вздумается. Когда он является самим собой, полным, целым? Теперь ни в чем нельзя быть уверенным до конца. И есть ли вообще смысл в этих размышлениях, если учитывать все эти переменные?
Все видится незначительным, зыбким, подвергается сомнению.
Все, кроме его памяти о Джонни.