Все стиралось, превращалось в воспоминание. Странное, какое-то не совсем реальное. Все в прошлом. И только тонкий шрам на предплечье был красноречивым напоминанием о вчерашнем дне — интересно, не за этим ли Том оставил ей его? Чтобы она всегда помнила. Гермиона поднесла руку к лицу, стараясь лучше рассмотреть тонкие белые буквы в утреннем свете. «Грязнокровка». Вот кто она. И, черт возьми, Гермиона гордилась этим. (В мысли закралось и другое странное подозрение: не оставил ли он это напоминание для себя?)
В дверь вдруг постучали — аккуратно, тихо, будто боясь разбудить.
— Да? — отозвалась Гермиона, судорожно опуская рукав халата (в голове пронеслась ненужная аналогия с Пожирателями смерти, прятавшими свои Черные метки). Вышло как-то хрипло. — Да, входите! — повторила она, прочистив горло. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Гарри.
— Я войду? — спросил он негромко.
— Да, конечно, Гарри, — ответила она, немного робея, но постаравшись взять себя в руки. В конце концов, он ее лучший друг. Все должно встать на свои места.
— Ты в порядке? — тихо спросил он. Гермиона кивнула. — Ты не пострадала? Ну, пока нас не было… Они пытали тебя.
— Нет. Почти не пострадала, — она неосознанно потерла предплечье. — Вы успели вовремя, — уже тише произнесла гриффиндорка, осознавая, что это действительно является правдой. Помедли они еще хоть немного, и кто знает, чем бы все это кончилось.
Гарри несколько секунд смотрел на подругу испытующе. Она ждала новых вопросов, но он медлил, будто собираясь с мыслями. Она уже собиралась было нарушить затянувшееся молчание сама, но Гарри произнес:
— Я… ты знаешь, Гермиона, я буду честен: я не знаю, что и думать, — он отвел взгляд. — Поэтому просто поверю в то, что ты скажешь. Ты всегда была самой умной из нас.
Немного помолчав и глядя куда-то на свои руки, он продолжил:
— Правда. То, что произошло за эти сутки… Слишком много событий. Слишком много потрясений. Мне… нужно хоть какое-то объяснение.
— Это тот случай, когда я тоже не знаю, что думать, Гарри, — ответила она почти шепотом, и, без сомнения, это была чистая правда. — У меня нет объяснения. Я думала, это медальон, но… — она замялась, не зная, как продолжить. «Но» что? Но это на самом деле не медальон, а сам Темный Лорд вызывает у нее мурашки по коже, которые, будем честны, никак не связаны с повсеместно внушаемым им страхом? Или «но» — он, Темный Лорд, какого-то черта не дал Беллатрисе пытать ее, а еще — спас из-под падающей люстры? И, Мерлин, целовал ее, грязнокровку, как в последний раз в жизни?
— Ты же понимаешь, как это выглядит? — спросил Гарри, оторвавшись от созерцания своих рук. — Да, медальон оказал свое негативное влияние на нас на всех, но… — он взглянул, наконец, Гермионе в глаза. — Тогда, с люстрой… Просто скажу, что на какое-то мгновенье мне показалось, что Том Риддл боится тебя потерять.
«Да, Гарри,» — хотелось закричать Гермионе. — «Да, и мне тоже так показалось! И, Мерлин, я вижу всему этому одно-единственное объяснение, но если я произнесу это вслух, ты решишь, что я свихнулась!» Но вместо этого, взглянув на Гарри, она твердо произнесла:
— Я представляю, как это выглядит. И у меня нет этому никакого объяснения. Просто хочу, чтобы ты знал. Что бы там ни думал и ни планировал… лорд Волдеморт, я никогда, — никогда, слышишь? — не предам тебя. Я буду с тобой до самого конца, Гарри.