Я растерялась. Сделалось жутковато. Безумный, страстный, неожиданный порыв. Сергей, которого я помнила, не просил, не умолял. Да, когда мы были наедине, в моменты интимных, он был откровенен, открыт. Но в жизни в обычном общении, на глазах собственной охраны… Это было невозможно.
Что же случилось такого, что он сейчас держит меня, словно я самая большая драгоценность в его мире. Не замечая, как напряженно следит за нами шесть пар мужских глаз. Как официант, принося счёт, просто отпрянул от открывшейся картины, и почти убежал за стойку бара.
Его шёпот был похож на молитву, тихую мольбу отчаявшегося человека. Человека, стоящего у пропасти.
— Не говори нет, я тебя лично отвезу утром, куда скажешь. — Все вещи из гостиницы заберёт мой человек. — Обещаю, ПАЛЬЦЕМ НЕ ТРОНУ…
— Не говори НЕТ… — Не говори…
Когда ты знаешь, как поступать правильно, ты поступишь правильно, но когда собственные чувства меняются местами, отказываясь распознавать происходящее. В ситуации, где нет неба и земли, когда ты замираешь в пустоте держась за собственное сердце, когда надо посмотреть в зеркало собственной души, задать себе вопрос. И поступить правильно.
Я не могла сделать Седому больно. НИКОГДА. Понимала, чувствовала мой отказ — это пропасть боли для него. Я мысленно шагнула в неизвестность и кивнула соглашаясь.
«Я был обезоружен, снаружи невредим,
Я был тебе не нужен.
Твоей мечтой, наверно, я не был никогда;
И вот, в промокшем сердце холодная вода.
Я так неимоверно пытался всё спасти
Но у любви, наверно, был срок годности.»
Утром я проснулась в квартире Седого.
А на подушке, рядом со щекой, лежали тюльпаны.
Белые, красные, розовые — целая охапка. Свежих, рассыпавшихся в несобранном букете.
Сергей решил не мелочиться, и разом скупил наверняка весь ларёк, потому что, перевернувшись, я зарылась в цветочный ковёр, как героиня одноименной песни, в миллион алых роз.
Я повернулась. Седой стоял, прислонившись к косяку двери, скрестив руки на груди, и улыбаясь смотрел на меня.
— Не нужно было…
— Нужно. — Ты же здесь.
И в светлых глазах, мужчины, которого я так старалась вычеркнуть из своей жизни, плескался океан. Стало очень тоскливо. У меня даже руки похолодели, когда он шагнув, сел на кровать и впился в меня взглядом.
— Не нужно было обрезать волосы.
Я машинально пригладила шевелюру.
— Я же не коротко, для формы…
— Понял, но все равно не стоило…
Мне становилось не по себя. По позвонкам разносилась горячая волна.
Одетый только в домашние штаны, пахнущий свежестью и душем. Красив, мужественной красотой. Ярко выраженная линия плеч. Большие, крепкие руки с выделяющимся бицепсом. Я видела широкую грудь, покрытую едва заметной порослью светлых волос, бок опоясывают татуировки подчёркивая, каждую выпуклость пресса. Из штанов выглядывала белоснежная резинка боксёрок и полоска волос, сбегающая от пупка вниз, словно дорожка, ведущая к…
Мне стало по-настоящему жарко, футболка натурально прилипла к спине. Я пыталась сконцентрироваться на его глазах, но получалось плохо. Под его смеющимся взглядом, я медленно погружалась в пучину былого безумия. Седой был моим личным стихийным бедствием, с ним невозможно было бороться, его невозможно было предсказать.
Я поняла, что меня накрыло так, что сейчас самым разумным действием, виделось побыстрее уйти из этого дома. Было бы проще принять ситуацию, осознав, что меня предаёт тело. Когда понимаешь, что думаешь телом, это возможно принять, сказать: «Я это не моё тело» Здесь на чаше весов стояло нечто более сложное.
Часть 18. Неужели нас с тобой, невозможно спасти?
Он рассматривал меня, словно раздевая взглядом.
— Серёжа… Мне нужно…