Он никогда и никого сюда не приводит, относясь к этому месту, как к святыне. Он знает, как Линду беспокоит то, что он запирает лифт и отгораживается от всего мира. То, что весь пентхаус выглядит в точности таким, каким был при Хлое. Ее зубная щетка по-прежнему рядом с раковиной, а ее давно просроченные противозачаточные лежат в прикроватной тумбочке.
Он напрягается, ощутив, что рядом кто-то есть, когда райский свет касается его кожи. Какой-то ангел прервал его рефлексию – и это не Богадиэль или Рори.
Воздух словно потрескивает и становится колючим, напряженным. Люцифер крепче обхватывает пальцами стакан, раздраженно кривя верхнюю губу. У всех его братьев и сестер есть своя уникальная сильная аура, и он мгновенно узнает эту – его навестил благочестивый и несносно скучный Задкиэль.
Он готовится к соприкосновению со светом брата, который словно бы стремится проникнуть повсюду.
– Ты немного рановато для ежегодной мольбы за души наших родичей, – сухо и безэмоционально заявляет Люцифер, предпочитая не ходить вокруг да около.
Он слышит, как брат вздыхает, ступая на балкон. Затем до него доносится щелчок, производимый убираемыми крыльями, и вот уже Задкиэль встает рядом с ним. Он не просит налить ему выпить, и Люцифер не предлагает.
Брат начинает свою речь так, словно заранее знает ответ, но все равно вынужден спросить.
– Прошло двенадцать лет, – говорит он, словно Люцифер не в курсе, словно не проживает этот ад каждый день, – тысячи для них. Пожалуйста, брат, просто подумай об этом.
Люцифер презрительно хмыкает, недвусмысленно демонстрируя свое отношение к словам Задкиэля. Он не намерен об этом думать ни сейчас, ни в будущем. Он столь же невосприимчив к этой просьбе двенадцать лет спустя, как был в первый раз, когда его об этом просили.
– Мой ответ неизменен, – глухо отзывается он. – По мне так Майкл и Саракиэль могут гнить в… там, где они находятся.
Он снова слышит тяжелый вздох Задкиэля - этот звук режет ему слух и играет на его нервах.
– Тебе не кажется, что они уже достаточно страдали?
Люцифер выходит из себя.
– А тебе не кажется, что моя дочь уже достаточно страдала, – огрызается он, потому что его боль вторична по сравнению с ее, – пока росла без матери? И что насчет Трикси, оставшейся круглой сиротой в течение нескольких лет?
На лице Задкиэля на миг появляется виноватое выражение.
– Я знаю и от всей души сочувствую Авроре и Беатрис, правда, сочувствую, – настаивает он. – И я понимаю твои чувства. Сделанное Майклом непростительно, и я понимаю, что ты не можешь этого забыть. Но я умоляю тебя пересмотреть наказание для Сары. Уверен, она раскаивается и сожалеет о содеянном.
Люцифер разражается смехом, в котором, однако нет ни намека на веселье – лишь ледяная безжалостность.
– И откуда такая уверенность, когда никто – ни ангел, ни кто бы то ни было еще – не может спросить ее об этом лично? – Молчание Задкиэля красноречивее слов, поэтому Люцифер продолжает: – Саракиэль знала, что делала. Они оба останутся там, где они сейчас.
– Люцифер… брат, – его голос мягкий и умоляющий, но Люцифер вздрагивает, когда Задкиэль кладет руку ему на плечо, – мы семья. Это продолжалось уже достаточно долго.
Люцифер напрягается. Ярость понемногу начинает подниматься из глубин его души, растекаясь по венам жидким огнем. Его терпение практически на исходе.
– Рори и Трикси – вот моя семья, – без обиняков заявляет он, – а вы все можете идти… сам знаешь куда.
– Пожалуйста, – снова пробует Задкиэль, убирая руку с его плеча. Его голос дрожит от несдерживаемых эмоций. – Я скучаю по сестре.
– А я скучаю по жене! – взрывается Люцифер, сжав стакан так сильно, что он лопается и превращается в осколки. Он больше не в силах контролировать переполняющую его ярость, находящую отражение в громовом голосе и полыхнувших красным светом глазах.
После его вспышки воцаряется тишина – тяжелая и болезненная.
Осколки стекла острые, но и близко не прокалывают его кожу. Люцифер стискивает зубы и поводит плечами. Оцепенело уставившись на свою ладонь, он видит лишь гладкую и совершенно неповрежденную кожу, и разве не в этом проблема? Если бы ему не приходилось скучать по ней, если бы она была здесь, он порезался бы – кровь стекала бы по его пальцам, и он приветствовал бы это.