Горииванов свистел, шипел, цокал звонкими переливами, похожими на пение сверчков, делал пассы руками и раскачивался, как факир у корзины со змеями. Все эти действия разбудили воспоминания о знакомом, но бесконечно далеком, упущенным еще в детстве сне. Ты как будто видишь желтую дорожку, веселого человека в костюме Пьеро, слышишь легкий шелест ветвей, но это самое «как будто» неуловимо ускользает, когда пытаешься полностью вспомнить. Только зуд остается в голове, а ты чихнуть собрался и даже скорчил нос в предвкушении, но не чихнул.
Подземелье вмиг заполонилось отвратительным писком, обжигающим душу. Тысячи когтей заскребли по бетону, и серая масса зашевелилась внизу. Вой нарастал, буравя мозг, и я, заткнув уши, упал плашмя на бившегося в судорогах Лиходея. Других не видел, но раскаленный прут, сверлящий голову, один раз пробился наружу, и я уставился на Горииванова. Майор продолжал свою «песню», только стоял он как-то ненадежно: качнется чуть сильней и свалится к крысам.
Тысячи пастей орали, ошпаривая воплями. Мне-то легче, чем остальным. Давно, еще в тридцать четвертом, контузило меня до глухоты. Плюс год в пушкарях, не добавивший чуткости перепонкам. А Лиходею совсем худо. Катается по полу и кричит, беззвучно открывая рот.
— а.. лин! Са…б…ин! — доносилось издалека.
— Держи ему руки! — проорал мне в лицо потный Мальцев, пытаясь надеть ефрейтору нечто вроде наушников. Кое-как замотали голову, и Мальцев орал теперь уже более отчетливо: — Цепляй «глушители», дуба врежешь!
— Да все нормально.
— Одевай, говорю! Скоро такое начнется!
— Да обойдусь я, не ори в ухо!
И мы разом ощутили невесомую тишину. Раздирающий визг исчез.
Горииванова усадили, дали хлебнуть из плоской железной бутылки и все застыли, как на кинопремьере.
— Плохо, братцы, — он поморщился. — Крысяки требуют того, кто в них стрелял. Ефрейтора и… тебя, — майор посмотрел на «гопника».
Теперь тишина давила многопудовой тяжестью, изредка прокалываемая свистом грызунов. «Гопник» спросил:
— А меня за что?
— Не знаю, Ероха.
«Гопник» длинно сплюнул через зубы и вытащил папиросу. Ефрейтор уставился в потолок. И я, похолодев, начал понимать, что не станут они рвать вороты и, крича «ура!», столбить себе дорогу огнем.
Как же так?! Вот сидят живые люди, наши боевые товарищи. И за просто так отдать их на съедение? На съедение в прямом смысле?!
— Вы что, совсем сдурели?! — не выдержав отторгающего молчания, подпустил я «петуха» в голос. — Да сколько там этих тварей?! Сотня? Тысяча. Две? У нас огнеметы и оружие, у меня гранаты есть! Прорвемся, братцы! Да вы кого испугались?
Горииванов устало оборвал меня:
— Сиди молча.
— Молчанку своей жене пропишешь. Пошел ты! Людей моих не дам! Хрен тебе фунтовый!
«ТТ» легко прыгнул мне в руку.
— Ложь пугач на землю.