Шерстить в доме пришлось долго — я с трудом отыскала пусковую установку и, запустив процесс с помощью огнива, взяла на руки Долорес, ожидая светопреставления во всех возможных смыслах.
Салют вышел что надо, и я меланхолично наблюдала, как небо расчерчивают разноцветные вспышки света. Отвыкшие от таких стрессов птицы испуганно загалдели, разлетаясь кто куда, а животные наверняка попрятались по своим норкам, шокированные такой наглостью выжившего человека.
Смотря на эту живописную картину, стоя в центре разрушенного апокалипсисом города, мне впервые за долгие годы захотелось курить, пуская в небо колечки и ощущая себя роковой женщиной. Но на данный момент нужнее всего было ощутить себя женщиной целой, относительно здоровой и лежащей на любой горизонтальной поверхности, и я, позабыв даже, что в любой момент может заявиться Пятый, поставила манекен на землю и калачиком свернулась в тележке, согревая дыханием замёрзшие пальцы.
— Закрою глаза на минутку, — прошептала я, смотря на расплывающееся перед глазами небо. — Лишь на одну минутку…
***
Проснулась я уже по какой-то дурацкой традиции черте где, да ещё очень быстро, как по щелчку пальцев, и рефлекторно схватила удаляющийся от меня прохладный предмет.
— Не уходи, пожалуйста, Боже, — прошептала сумбурно я, прижимая руку ко лбу и смотря расплывающимся мутным взглядом на чей-то силуэт, который красиво и гармонично очерчивал свет. — Папа, это ты?..
Отец почему-то промолчал, но я была взбудоражена и от того, что родной человек присутствовал рядом, и даже краешком сознания не задумывалась, что это невозможно.
— Я умираю, да? — едва слышно просипела я, чувствуя, как горит всё тело. — Жалко, что ты не приходил раньше, мне тебя не хватало… Ты же видел оттуда, да? У меня почти получилось…
Смотреть на свет было больно, и я прикрыла глаза, неловко перевернувшись на бок и свернувшись в клубок, прижала чужую руку к губам и несвязно пробормотала с некоторыми паузами:
— Если не получится, ты же передашь маме привет?.. А то обещание, ты же обещал?.. Там должны быть красивые виды, но мне бы не хотелось иметь белые крылья… Но маме бы пошли… Мне разрешат дописать программу?.. Я боюсь высоты… Есть ли райский Макдоналдс?.. Ты бы никогда там не ел, правда?.. А всегда должно быть так больно?.. Папа, помоги…
Ко лбу дотронулось что-то мокрое, холодное и шероховатое, и мне стало легче. Но грудь пронзил сухой кашель, и я почувствовала, что снова теряю силы.
Мысли становились всё бессвязней, и я говорила что-то о том, как бы мне хотелось научиться летать, потом отрицала, ведь для этого нужно подниматься высоко в небо. Вспоминала я и радугу, невнятно описывала её красоту и сожалела, что её не увижу, потом просила папу позвонить кому надо — ведь он наверняка в раю завёл нужные связи — и показать мне хоть одну, хоть самую маленькую.
— Почему ты плачешь? — нашла в себе силы удивиться я, когда на моё лицо начали падать солёные капли. — Не плачь. Мы будем любоваться радугой вместе…
Я приподняла налитые свинцом веки и, уже не видя ничего, протянула куда-то в темноту дрожащую руку. Прежде чем она упала, её схватили в железные тиски, и я вымученно улыбнулась.
— Посиди со мной ещё немного, ладно? — прошептала я, слыша один лишь белый шум, который становился всё громче и объёмнее, пока не заполнил собой всё.
***
Второе пробуждение произошло не в раю, ведь в раю, чёрт подери, не может быть таких отвратительных колючих одеял. Было жарко, так жарко, что я в испуге подумала, что нагрешила так много, что меня отправили в Ад. Но восстановившееся зрение успокоило — попасть туда вместе с Пятым одновременно, должно быть, было довольно проблематичным.
Я ощутила некоторое сожаление, когда вспомнила прошедшую ночь, которую провела, мечась в лихорадке и путая белое с чёрным, а Пятого с отцом. Догнавшая меня головная боль подтвердила, что я всё ещё жива, и, увы, мне не даётся даже отпуска, чтобы отдохнуть и с новыми силами взяться за решение проблем.
— Охренеть, чуть не довела себя гробовой доски, — просипела в шоке я.
Повернув голову, я внимательно всмотрелась в Пятого, выглядевшего, должно быть, так же паршиво, как и я. Синяки под глазами, нездоровая бледность и ещё большая неряшливость, проглядывающая как в спутанной бороде, так и в состоянии одежды, делали из него то ли великомученика, то ли наркомана.
— Вцепился — не оторвать, — прокомментировала я наши соединённые руки. Хватку Пятый не ослаблял даже во сне, и мне было немного совестно его будить, но мне так хотелось пить, что я легко могла пренебречь муками совести и чужим сном.