Анну привозили в Хрюкино на лето родители. На месте, где нынче раскинулось обиталище академической барыни, раньше светился мытыми окнами домик дальней родственницы тети Саши. Тетя Саша была одинокой, бездетной вековухой, но детей любила и принимала летом с удовольствием.
Анна сняла дубленку, поискала, куда ее пристроить, и уже собралась повесить на одинокий гвоздь, вбитый посередине стены.
— Сюда можно?
— Дай, в комнату отнесу, — Лида выдернула шубку у нее из рук, вынесла, но тут же вернулась. — Я там на стул положила.
Анна только пожала плечами — чем был нехорош гвоздь? — и пошла в кухню. Оттуда сдавало запахом свежего печева. Может, хоть тут поест?
Дали чаю и пирожков с капустой и с грибами. Дядя Гриша налил дамам по стопочке, а себе полстаканчика. Этот стакан Анна помнила с детства. Дядя Гриша пил только из него. Стакан был старый мутный и имел невероятное количество граней.
— Ну, упокой, Господи, рабу Твою, Нину, — скороговоркой выдал дядя Гриша и кинул содержимое стаканчика в рот.
Поражала сноровка, с которой он расправлялся с немаленькими порциями. Жидкость кучным потоком перетекала по воздуху. Это походило на фокус, который показывают настоящие картежники, когда колода растягивается и сжимается в воздухе.
Лида, махнув стопку, привычно занюхала корочкой хлеба. Аня однажды попробовала так, запах у хлеба после водки оказался оглушительный до слез.
— Давайте, по второй, за встречу, — заторопился дядя Гриша.
Лида поглядела на него косо, неодобрительно. Дядя Гриша пил, похоже, с самых похорон.
— Ты так в городе и живешь? — спросила Лидка, отодвигая бутылку от деда.
— Живу. Работаю.
— Институт закончила?
— Угу. Пирожки у тебя вкусные.
— С капустой? Я сама люблю. Завтра на сороковины с мясом напеку. До завтра то останешься, или тебе домой надо?
— Надо, — криво улыбнулась Анна.
— Что-то не загостилась ты у тетки.
— Тетя Саша давно отсюда уехала. Алиса мне вроде бабушки.
— Я ж тебе говорил, что Александра укатила! — встрял дед. — Давай вспомянем тех, кого с нами нет.
— Деда, ты уже до чертиков довспоминался! Хватит!
— А ты мне не указывай!
— Утром забегает в комнату, кричит: «Висит, висит!»
— Висел! — рявкнул дядя Гриша, сотрясая кулаком воздух.
— Кто висел? — не поняла Анна.
— Телефон, говорит. Я как дура поперлась смотреть.
— Висел, — дед уперся, как очевидец, которому не верят по злому умыслу.
— И куда он подевался?
— А!
Вдовец подпрыгнул, ухватил с того конца стола бутылку и быстро набулькал себе порцию.
— Висел!
Лиду вынесло из-за стола в прихожую, за ней качнулся дед. Анне поневоле пришлось идти следом. Оставаться за столом одной показалось неловким.
— А-а-а!
— О! Висит!
На неровно оштукатуренной стенке, на том именно гвоздике, куда Анна пыталась пристроить свою дубленку, висел огромный черный телефон допотопного вида. В дырочках диска вместо цифр проступали похожие на иероглифы знаки. Анна не срезу сообразила, что это полустертые буквы алфавита. Лида дрожащей рукой сняла трубку.
— Работает, — сообщила женщина, не поднося ее к уху.
Из трубки проистекал ровный басистый гудок. Тяжелая как кирпич эбонитовая трубка невероятного аппарата вдруг выпала у нее из руки, Лида начала заваливаться вбок. Дед, не теряя присутствия духа, подхватил семипудовую внучку под микитки и потянул в комнату.