Тревога была не напрасной. Этот человек и Лили обвенчались, и словно что-то раскололось и погасло в груди Гаса.
С того дня изменилась и жизнь в конюшне сэра Панфена. С каждым месяцем всё чаще выдворяли конюхов, куда-то увозили лошадей, потом ещё Финна с Джозефом пропали — никто не знал, что с ними случилось, — и Лили куда-то уехала, на прощанье крепко сжав его руки и прошептав: «Мне очень жаль». А теперь появились неизвестные люди: они ворвались в дом, схватили Гаса с оставшимися конюхами и привезли на гончарный завод. Без всяких разъяснений их разогнали по станкам и заставили работать.
Три месяца Гас замешивал изнывающими от боли руками глину, доводя до нужной консистенции, и ничего не видел перед собой. Он, как бездушная машина, выполнял свою задачу, ни на что не реагировал, а в голове который день гудели крики рабочих.
— Где сэр Панфен? Где госпожа Лили?
— Мы требуем встречи с членами семьи Панфенов!
— Вы что, олухи, ещё не поняли, что теперь работаете на сэра Рочестера?
— Они продали нас?!
Продали, предали, бросили. Продала, предала, бросила. Бросила.
«Мне очень жаль…»
— Гас, ты меня вообще слышишь?
На плечо легла широкая рука, и Гаса высокой волной накрыли звуки и запахи, а в глаза ударил свет. Рядом стоял Томас и пристально смотрел на него, оторвавшегося от работы.
— Прости, я прослушал…
— Абсолютно всё, что ли? Да ну тебя, парень, и кому я тогда пятнадцать минут всё в мелочах рассказывал? Я ж так красиво больше не смогу повторить.
— Я бы поспорил, что твой сумбурный трёп был красивым, — заявил Джексон, стоявший поодаль от Томаса, и закатился сиплым смехом.
— Помолчи, ради Бога. Я не с тобой вообще разговариваю, а с Гасом. Так вот, парень, — Томас приблизился к Гасу и чуть и не в самое ухо зашептал: — у нас тут мужики решили рукава закатать и начать маленький такой бунт. За работу нам платют мало, а это, сам знаешь, не радует. Слыхал, что Оливер вчера весь день тарелки на станке вырезал? Так вот ему за эту работёнку ни пенни не заплатили. Вот, парень, и такое не единожды было.
— А причём здесь я?
— Как причём? Бунтовать с нами пойдёшь: чем ребят больше, тем лучше же.
— Нет, я, пожалуй, откажусь. Мне на это уже всё…
— Вот не надо только скромничать, — перебил Гаса Томас. — В нашем деле нужно пошустрее быть, да попроворнее, а то подохнуть с голодухи недолго. К тому же ты у нас того, учёный! — хмыкнув, многозначительно произнёс он. — Вот и подумай своей учёностью хорошенько. — Томас похлопал Гаса по спине и продолжил работать. — Если что, сегодня после обеда на главной площади.
***
— Мы требуем платы за наш труд! — Вы ничего не сделали, чтобы деньги получать. — Я весь день работал! — Вы не изготовили недостаточно, что бы я это смог продать. А нет прибыли с продаж — нет и вашей платы. — Это грабёж! В рабы нас записали?! Мы против такого отношения!
Кругом раздавались недовольные крики мужчин и женщин, и Гас был в центре них. Он вышел на главную площадь и с тупым изумлением наблюдал, как люди размахивают руками, топчутся по углам, перешёптываются и переглядываются.
— Довольно! — прокричал вышедший на площади мужчина с шляпой на голове. Это был сэр Рочестер. — Все вышли вон из моей фабрики! Вон, я сказал!
Люди замерли и замолкли, а сэр Рочестер замахал рукой в сторону ворот и всё кричал:
— Вон! Все до единого! Не нравится здесь — идите прочь, только не приходите потом ко мне на следующий день под дверями стоять!
Ошарашенная толпа, словно стадо овец, поплелась к воротам, но из неё вырывались женщины с детьми и старики, и обессилено падали на колени, просили остаться здесь.
— Где я другого места найду? — Милый сэр Рочестер, сжальтесь над стариком!