Домашнему…
Она переходила от стойла к стойлу, угощала коней, хлебом, морковкой, яблоком…
– Ань, тебе не страшно?
– Кира, ты о чем?
– Ну… у них зубы, – честно сказала девочка. – А вдруг цапнет?
– И копыта, – согласилась Анна. – И лягнуть может. Но лошади очень умные. Если ты им не захочешь причинить зла, то и они тебе тоже.
– А они об этом знают?
– Конечно. Вот, возьми морковку, дай… Огоньку, – прочитала кличку Анна. – Посмотри, он ведь очень осторожен, едва твоей руки касается.
Кира смотрела с сомнением, но морковку протянула. Осторожно, держа за самый кончик.
Рыжий Огонек сомневаться не стал. Морковка только хрупнула.
– Погладить хочешь?
– Может, в другой раз?
– А прокатиться?
Мужчина лет тридцати, который подошел сзади, смотрел весело. С улыбкой, с подначкой даже… Анна его не осуждала. Понятно же, не будет посетителей, не будет и денег, а лошадки кушать хотят, и людям за труд платить надо, и корма заказывать, а все равно – тяжко.
Натура у всех разная, этому, вот, сразу видно, клиентам угождать поперек души, а приходится. Он и изворачивается на свой лад. Василий Иванович, главный конюх… наверное, немало насмешек из-за своего имени получил.
– На Огоньке? – уточнила Кира. – Да можно, наверное…
Анна качнула головой.
Прошлась вдоль лошадей, и выбрала.
– А на Буране можно?
– Не справитесь, девушка.
Анна пожала плечами. Серый, в яблоках, Буран, смотрел неприветливо. Не для развлечения конь. Ему бы в бой… такие и сами из-под пуль уйдут, и седока вынесут…
– Если я его оседлаю – разрешите?
– Он вас покалечит, а мне отвечай.
Анна качнула головой.
– Не покалечит. Держи.
Горбушка черного хлеба, круто посыпанная солью, пришлась как нельзя более кстати. Буран всхрапнул, коснулся ее губами.
– Где седло? – требовательно спросила Анна.
И столько настойчивости было в ее голосе, столько уверенности в своих силах, что Василий Иванович даже и сопротивляться не стал. Просто показал кивком в сторону кладовки.
Анна возилась недолго.
Да, и оседлать коня. И почистить после охоты, и напоить, и… даже лечить случалось. Петер лошадей не любил. А вот Анна любила. Всегда. И на конюшню сама удирала, бывало. Ей за это от матери доставалось, но девочка все равно выбирала моменты.
Да и охота. И выездка. И парад – мало ли где лошади нужны?
Буран попробовал надуть живот, но с Анной этот номер не прошел. И наступить ей на ногу не вышло, и цапнуть за плечо – тоже. Щелчок по носу – не больно, но очень обидно. А вот нечего тут!
Василий Иванович смотрел на это широко раскрытыми глазами. Не ожидал такого от впервые увиденной горожанки.
Кира тоже была удивлена. А Анна спокойно оседлала коня, угостила еще одной горбушкой хлеба, потом взяла его за уздечку и повела за собой.
И Буран, вредный, неуступчивый, не признающий практически никого, пошел, словно щенок на веревочке. Аккурат до выхода.
А там…
Кира своим глазам не поверила. Анна словно бы даже не коснулась седла. Так взлетела, словно птица.
– Мам, круто! – ахнул Гошка.
– Иди сюда, – предложила Анна.
Одно движение, и сын оказался в седле, впереди Анны.
– Василий Иванович, оседлайте для Киры Белочку и поводите ее на корде, – распорядилась женщина. – Для начинающих в самый раз будет.
– А…
– А мы пару кругов сделаем. Да, Гошка?
– Да, мам!
Вот мальчишка никаких сомнений не испытывал. Это же его мама! Конечно, она должна все уметь, и знать, и вообще быть самой-самой…
Это – его мама!
Борис Викторович только рот открыл, когда их увидел. Он на ипподром захаживал, бывало, и нрав Бурана знал. Чтобы этот черт в яблоках преспокойно катал и женщину, и мальчика?
Да с него уже сорок потов сойти должно!
Он тут свечки через одну делать должен! Драться, сопротивляться… нет?
То-то и оно, что не сопротивляется. Наоборот, ему это… нравится? Он словно красуется!
Вот Гошка не так уверенно сидит в седле, а Анна… кажется, бокал с водой ей на голову поставь – не шелохнется. Спина прямая, руки уверенно держат поводья, лицо спокойное.
– Борис Викторович?
– Анна, вы…
– Киру я оставила со старшим конюхом. Он ее покатает пока по кругу. Рано ей что-то серьезное.
– А вам?