Но ей хотелось верить, что он помнит о ней вовсе не потому, что она удобная, а потому что тоже любит. Пусть и своеобразно, нелепо и неочевидно, но любит.
Она даже шутила, что Драко все равно от нее никуда не денется, а брак его развалится.
Хотя, кого она обманывала.
Гермиона Грейнджер никогда не была глупой. И в этот раз она тоже прекрасно все осознавала, несмотря на те тонны самообмана, под которыми она ежедневно погребала себя.
Внутренний голос кричал ей: «спасайся». А Гермиона затыкала уши как непослушный ребенок, не желающий слушать наставления взрослого.
Она не могла сказать ему «нет». В отношении Драко это слово в лексиконе Гермионы отсутствовало. Кому-то не дано петь, кому-то — рисовать, а ей не дано произнести три буквы, которые бы, возможно, изменили ее жизнь.
Если бы ее попросили охарактеризовать себя одним словом, то Грейнджер, не задумываясь, ответила бы: мазохистка.
В отношениях всегда один любит, а второй позволяет себя любить. Мама еще в юности говорила Гермионе об этом, предупреждала, что нельзя терять себя, растворившись в другом человеке. Гермионе казалось, что это ее никогда в жизни не коснется. Она не такая. Она умная. Она не позволит себе такую слабость. Если когда-нибудь такое произойдет, она обещала поцеловать горного тролля.
Что ж, ведите сюда это чудовище. Грейнджер проиграла. Всухую.
Она даже праздновала дни рождения Драко. Гермиона любила задержаться на работе, но каждый год пятого июня она исправно покидала рабочее место ровно в шесть вечера, а в семь уже сидела на диване перед телевизором в обнимку с бутылкой вина. Заказывала себе огромную пиццу или любимые закуски из ближайшего ресторана. В общем, заедала и запивала свое горе.
Сегодняшний день не стал исключением. На часах почти десять, а Гермиона уже пьяна. Сегодня она не ограничилась одной бутылкой, и только что открыла вторую, потому что предыдущая не до конца помогла ей расслабиться.
В этот вечер ей хотелось напиться и забыться. Вычеркнуть из памяти встречу в Министерстве.
Какого черта она пошла к Тео сегодня утром? Ведь хотела же сделать это позже.
Мелодрама по телевизору, белое сухое — вот и весь ее досуг.
Под градусом наблюдать за сопливой историей на экране было даже не противно. Гермиона мечтала, что когда-нибудь она станет героиней сюжета со счастливым концом. Но пока счастливого конца и близко не было видно.
Звонок в дверь разрушил ее хрупкую идиллию, и она поплелась к двери, мысленно проклиная того, кто решил нарушить ее покой поздним вечером.
— Здравствуй.
Твою мать.
— Уже здоровались. Какими судьбами?
Гермиона сложила руки на груди, фокусируя взгляд на фигуре за порогом.
Драко выглядел небрежно. На нем была белая, расстегнутая на груди рубашка и черные брюки. Волосы растрепались на макушке, свидетельствуя о том, что он не единожды взлохмачивал шевелюру пятерней. Взгляд его был с поволокой. Он тоже был нетрезв.
— Может, впустишь? Или ты не одна? — он лениво окинул ее взглядом.
На Гермионе была атласная рубашка от одного пижамного комплекта, а свободные шорты — от другого. И это был ее далеко не самый неприглядный домашний облик.
Она нехотя сделала маленький шаг назад, разрешая Драко войти.
Малфой засунул руки в карманы и прошел в дом. Услышав звук телевизора, он заглянул в гостиную. На журнальном столике стояла початая бутылка вина и коробка с пиццей.
— Почему-то я не удивлен.
— А я почему-то удивлена. Что ты здесь делаешь? Как же твой праздник? — Грейнджер сделала ударение на последнем слове.
— Мне стало скучно. Я решил прогуляться. Вспомнил о тебе.
— Ммм, вспомнил. Надо же, — концентрация яда в интонации Гермионы могла бы убить пол-Англии.
— Ты долго будешь язвить? — на скулах Драко заходили желваки, а ладони он сжал в кулаки. Он всегда так делал, когда был недоволен.
Грейнджер была пьяна, это было видно невооруженным взглядом, и у нее развязался язык. Она была необычайно смелой в своих выражениях.
— А я имею право, — развела руками она. — Ты заявился ко мне почти ночью, потому что, видите ли, «стало скучно». Мне вот совсем не скучно. Так что можешь идти и прогуливаться дальше.
— Ты хочешь, чтобы я ушел?