— Не льсти себе, Блэк, ты никогда мне не нравился.
— И именно поэтому ты была со мной два года. Разумно. — Смешинки плясали в его всегда холодных глазах-льдинках, от которых она успела отвыкнуть.
— Я любила тебя, но нет, ты никогда мне не нравился, заносчивый и самовлюбленный павлин.
Любила… В прошедшем времени этого слова есть что-то надрывное, болезненное и отчаянное. Оно слишком емкое, с горьким послевкусием осени и непрерывно моросящего дождя.
— Больше года прошло с твоего побега. Почему ты так долго?
— Долго что? — Сириус поднял на нее предельно серьезный взгляд.
— Шел ко мне. Я ждала тебя каждый день, каждый гребанный день, Сириус. Я ненавидела тебя за то бесконечное ожидание, но все равно ждала. Запрещала ждать, но ждала.
— Ты всегда была нетерпеливой, детка.
— Считаешь, что тринадцать лет — слишком маленький срок для проверки моего терпения? — Блэк сдвинул брови, а девушка устало выдохнула и почему-то высвободила свои пальцы от его руки. — Да, я ждала тебя.
— Но ты ведь знала, что меня не помилуют, и я сгнию в этой преисподней.
— А я ждала, Блэк, потому что вечность — это, мать твою, не срок, — надрывно произнесла Марлин и устремила взгляд на тарелку с остывающим ужином. — Я винила себя в этом. Мне казалось, будто это я тебя не уберегла. Могла, но не сделала. Я часто представляла, как бы мы жили, если бы все сложилось иначе. Почему-то никогда не могла представить наш дом и наших детей, но отчетливо видела нас с тобой, и, знаешь, это лучше, чем все.
Сириус почувствовал, как внутри все в очередной раз за вечер рухнуло с грохотом и, кажется, вдребезги.
— А я жалел, что был таким глупцом, что не боролся и позволял себе быть законченным мудаком. Я ведь только и делал, что причинял тебе боль.
— Да. — В подтверждение Маккинон коротко и строго кивнула. — Но это ничего не значит. Больше нет. Послушай, — девушка настойчиво посмотрела в глаза собеседнику, — это было так давно. Это было в прошлой жизни и кажется, будто уже и не с нами. Мы оба пережили достаточно, но сейчас ты рядом, ты пришел ко мне, а я тебя дождалась, неужели этого мало?
Нет ничего приятнее, чем пройдя такой путь испытаний, пробираясь сквозь тернии к звездам, в усталости от прожитого положить голову на колени любимой женщины и чувствовать ее мягкие и ласковые пальцы, перебирающие волосы. В такие моменты кажется, что все в этой жизни не имеет смысла кроме нее, и страшит лишь одно: открыть глаза и увидеть плесень на стене узкой камеры Азкабана.
Сириус не знал, сколько времени пролежал так, чувствуя ее руки и тепло тела, периодически он проваливался в сладкую дремоту, но из-за не покидающего страха резко вырывал себя в реальность, чтобы снова расслабиться.
Теперь все хорошо. Он дома.
— Мне так стыдно, ведь я ни разу даже не попыталась навестить или увидеть Гарри. Какая я после этого подруга? — тихонько прошептала Марлин. Блэк лениво приоткрыл глаза и сладко потянулся.
— Не вини себя. Несмотря на ужасные условия его жизни с этими мерзкими Дурслями, он вырос прекрасным малым. В нем очень много от Джеймса и столько же от Лили. Гарри — удивительный.
— На него столько всего свалилось. Кажется, будто этой войне нет ни конца, ни края. Сколько она еще будет длиться? Сколько мы еще выстоим?
— Столько, сколько потребуется, — сурово ответил Сириус. — Сначала я вновь отыщу эту мерзкую крысу Петтигрю и придушу его собственными руками, с болезненной радостью наблюдая, как он обделается от страха, а затем с унижением сдохнет. Его труп будет разлагаться в канаве с крысами — там, где и место этого ублюдка. А потом я помогу Гарри поквитаться со всей тьмой вокруг.
— Ты же знаешь, что нельзя убивать Питера. Он — твой единственный шанс на оправдание и нормальную жизнь, — справедливо заметила Марлин. Блэк вздохнул.
— Да, но это не мешает мне представлять его позорную смерть.